Тамара встала.
— Простите, я, кажется, ошиблась. Так болит голова…
Удар плеткой по лицу. Тамара упала. Банфельди наклонился над ней, чтобы нанести второй удар, но Шверер остановил его.
— Не увлекайтесь. Она может сдохнуть.
…Придя в себя, Тамара увидела, что сидит, прислоненная спиной к дереву и привязанная к стволу ружейным ремнем. Гитлеровцы стояли рядом.
— Надо уходить к машинам на дорогу, — говорил Банфельди. — Не исключено, что эта тварь могла завести нас в логово партизан.
— Вы трус, Банфельди, — оборвал его Шверер. — Мы останемся здесь. С утра возобновим поиски. Она уже сломлена и завтра покажет, где спрятан парашют. А партизаны если и есть в лесу, то только не в этом. Здесь им нечего делать.
Фашисты развели небольшой костер и, скорчившись, уселись вокруг него. Был выставлен пост. Изредка кто-нибудь из солдат отходил от костра, шел к Тамаре. Девушка делала вид, что сознание все еще не вернулось к ней.
— Сердце еще бьется, — сообщал солдат, вернувшись к костру.
Когда к ней подошел солдат по фамилии Шпирк, Тамара открыла глаза. Она замечала, что Шпирк иногда бросал на нее участливые взгляды и поэтому решила с вопросом обратиться именно к нему.
— Какое сегодня число? — тихо спросила Тамара.
Шпирк испуганно оглянулся на сидящих у костра и показал на пальцах. Тамара улыбнулась, слабо кивнула головой — она поняла.
Тамара посмотрела вверх. Черное небо над головой было усыпано звездами. Они мигали, гасли, а потом зажигались вновь… Да, теперь можно быть спокойной. Именно до этого числа должна была она продержаться…
«Сейчас ребята, наверное, надевают парашюты, в последний раз проверяют оружие, взрывчатку, снаряжение, — думала Тамара. — Вот уже получены последние указания — сказано то, что всегда говорится перед самым вылетом — пароли, явки, связи…»
Где-то высоко в небе послышался гул мотора. «Они? Нет, вряд ли. Они полетят в обход, чтобы спутать врага. Сейчас ребята сидят в кабине, по стенкам. Каждый думает о самом дорогом, самом сокровенном. Задание очень серьезное. В эту ночь им предстоит приземлиться на занятой врагом земле…»
Да, именно в ту самую ночь, когда Тамара, привязанная ружейным ремнем к дереву, сидела в лесу, именно в ту ночь должна была произойти выброска той самой группы разведотдела Брянского фронта, за которой охотился Шверер.
Если бы подполковник Шверер умел читать чужие мысли на расстоянии, то он, узнав, о чем думает Тамара, вскочил бы как ужаленный со своего теплого места у костра и стремглав помчался к дороге, к машинам, а оттуда — на северо-запад, за много километров от этого костра, туда, где сейчас бесшумно один за другим опускались на окутанную ночной мглой землю ребята из особой группы разведотдела Брянского фронта. Но подполковник Шверер не умел читать чужие мысли. И поэтому он сидел у костра, грея над огнем руки.
Когда начало светать, Тамара села поудобнее. Теперь уже все было кончено: товарищи давно закопали парашюты и ушли с места приземления. Теперь можно не бояться никаких случайностей…
…Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек, —неожиданно для самой себя, как могла, громко запела Тамара.
Шверер быстро встал от костра и подошел к ней.
— Поешь? А ну, развяжите ее.
Тамара встала и, посмотрев Швереру прямо в глаза, сказала:
— Споем вместе? Вы, кажется, знаете эту песню?
Шверер ударил ее, но Тамара не упала — она почувствовала внезапный прилив сил. Гордо подняв голову, Тамара быстро пошла вперед. Фашисты потянулись за ней.
Часа через полтора они вышли к дороге. Чуть в стороне стояли оставленные ими вчера машины. Тамара торжествующе повернулась к Швереру.
— Можете ехать обратно в Алексеевку, господин Шверер. Мой парашют вам больше не нужен. То, чего вы боялись больше всего, уже произошло…
С перекошенным злобой лицом Шверер бросился к Тамаре. Он бросил ее на землю и начал топтать ногами. За ним подбежали другие. Банфельди бил Тамару плеткой, Урбан — прикладом автомата.
Они били ее минут двадцать — голова Тамары безжизненно болталась из стороны в сторону. Потом, усталые, запыхавшиеся, сели прямо на траву — отдыхать. Последним от Тамары отошел Банфельди. Несколько секунд он тупо рассматривал иссеченное, истерзанное тело девушки, потом стегнул еще раз…
Машины шли друг за другом гуськом. Впереди, кренясь на ухабах из стороны в сторону, дребезжал грузовик. Легковой «оппель», похожий на черного, неуклюжего жука, осторожно полз вслед за ним.
В кузове грузовика лежала Тамара. Всю дорогу к ней почти не возвращалось сознание, и конвойный солдат Дерка, сидевший на запасном колесе, с нескрываемым страхом следил за безжизненно катавшимся по кузову телом русской парашютистки.
Ночевать остановились в небольшой деревушке, стоявшей на большаке, соединявшем город Старый Оскол с поселком Алексеевка. Машины оставили во дворе приземистого шестиоконного дома — здания сельской управы. По приказу Шверера солдаты втащили Тамару в сарай и бросили на земляной пол.
Ржавой тяжелой цепью ее за ногу привязали к столбу стойла.
Посреди ночи солдат Шпирк — часовой, дежуривший у ворот сельской управы, — услышал протяжный сдавленный стон. Испуганно оглянувшись, часовой прислушался. Через минуту стон повторился. Теперь часовой понял: в сарае стонала пленная.
Стоны раздавались все чаще, нестерпимое страдание слышалось в них. Шпирк задумался: по неписаным законам войск того рода, в которых он служил, ему следовало оставаться безучастным ко всему происходящему. Но такие невыносимые мучения, такое страдание чувствовалось в этих протяжных, сдавленных криках, что даже в зачерствевшей, равнодушной к людскому горю душе солдата контрразведывательной команды шевельнулось что-то человеческое.
Шпирк вошел в дом и разбудил фельдфебеля Банфельди.
— Она стонет, очень громко, — говорил он на ухо ничего не понимающему сонному фельдфебелю.
Шпирк и Банфельди, освещая дорогу карманным фонарем, вошли в сарай. На полу, забрызганная грязью, лежала Тамара. Тело девушки вздулось и было покрыто черно-синими пятнами. Тамара была без сознания. Ее лицо пылало, невидящие глаза косили по сторонам. Она бредила — искусанные, обметанные белым налетом лихорадки губы что-то бессвязно бормотали, судорожно сжимались.
— Иди буди Шверера.
Разбудить подполковника было делом нелегким: на полу возле его кровати валялась пустая бутылка из-под коньяка. Шпирк долго тормошил подполковника за плечи. Наконец Шверер сел на кровати и спросил, что от него хочет эта пьяная скотина Шпирк. Путаясь и запинаясь, солдат рассказал о том, что у русской парашютистки началось заражение крови и что господин фельдфебель Банфельди послал его доложить об этом господину подполковнику.
— К черту! — заорал Шверер. — Идите к черту вместе с вашим Банфельди и всеми русскими парашютистками! Эта проклятая девка сидит у меня в печенках, она будет преследовать меня до самой смерти!
Испуганный Шпирк попятился к дверям.
— Ничего не сделается вашей парашютистке, она живуча, как кошка! — продолжал кричать Швеpep. — Вернемся в Алексеевку — я заставлю ее дать все нужные нам показания!
Он откинулся на высокие подушки и добавил уже спокойно:
— Пошел
