Над его крышей развевается красный флаг, у подъезда стоит неизменный запыленный работяга — «газик»…
— Во время войны враг придавал особое значение тимскому стратегическому узлу, — рассказывал нам первый секретарь Тимского райкома КПСС Николай Гаврилович Жихарцев, когда мы объяснили ему цель своего приезда. — За город шли кровопролитные бои, он несколько раз переходил из рук в руки. По сути дела, Тим был ключом к Курску. Так что понятно, почему фашисты любой ценой старались получить сведения о советских разведчиках, которых наши готовили к выброске в этот район.
Мы спросили у Жихарцева о Вере Яковлевой.
— Как же, знаю, — улыбнулся Николай Гаврилович, — одна из лучших колхозниц нашего района. Недавно приняли ее в партию. Таня Яковлева и Мария Осиповна тоже работают в колхозе. Да вы можете к ним подъехать, тут совсем недалеко.
И вот мы в доме Яковлевых. За столом сидят Таня, Вера и Мария Осиповна. Мы рассказываем о героической гибели Тамары. Таня и Вера, нахмурив брови, молчат, а Мария Осиповна прикладывает к глазам концы своего белого головного платка.
Вечером вместе с Таней и Верой мы пошли к урочищу Лобовому, где летом 1942 года приземлились с парашютом Тамара и Жукова. По дороге Вера Яковлева рассказывала:
— Арестовали меня осенью, приблизительно месяца через полтора после того, как Тамара с Марией у нас жили. Мария и меня немцам выдала. Привезли в Алексеевку, через Старый Оскол ехали, и сразу в подвал, в контрразведку. Тут я Тамару в последний раз видела. Истерзали они ее, проклятые, так, что узнать трудно было. Потом посадили меня в тюрьму. Первое время на допросы каждый день водили. Несколько раз так избили, что потом в камере наши женщины, что со мной сидели, еле меня выходили. Фашисты все допытывались, где Тамара шифр спрятала. А я прикинулась дурочкой: «Что вы, говорю, ни о какой Тамаре, ни о каком шифре я не знаю. Напрасно вы меня взяли, ошибка у вас вышла».
Потом новенькую к нам в камеру посадили. Катериной ее звали. Веселая была, красивая, вроде Тамары. Песни пела украинские, немцев нисколько не боялась. Прямо в глаза им говорила: «Все равно наши придут и всех вас, сволочей, в Днепре утопят». Немцам она, видно, крепко насолила. Поймали они Катерину, когда она мину под железную дорогу подкладывала. Увели ее, а потом, дня через три, меня снова на допрос вызывают. Смотрю, ведут не как всегда, по коридору, а по двору. К чему бы это, думаю? И вдруг вижу, висит наша Катерина посреди двора на перекладине, почернела уже вся, а на груди у нее дощечка, и написано на ней: «Так будет со всеми, кто молчит на допросах». Ну, думаю, пришел мой конец.
Но тут вскоре на счастье наши подошли. Домой я уже зимой вернулась. Мама мне рассказала, что ее наши военные в Ливинки возили, о Тамаре спрашивали. «Эх, — думаю, — не успела я немного. Так, видно, те военные ничего о Тамаре и не узнали».
…Вот и урочище Лобовое. Мы останавливаемся на неширокой поляне. Тихо и пустынно вокруг, только шумят на ветру сосны и березы, словно хотят поведать о событиях, свидетелями которых были они много лет назад. Мы долго бродим по урочищу. Вера и Таня показывают нам места, где приземлилась Тамара, где были закопаны оружие и снаряжение.
— Вот здесь, у ручья, — останавливается Вера, — мы однажды отдыхали с Тамарой, когда возвращались ночью с большака. Были у нас с собой берестяные кузовки — мы делали вид, будто в лесу грибы и ягоды собираем. Помню, тогда Тамара много смеялась, шутила, рассказывала мне разные веселые истории. Говорила, что после войны обязательно приедет к нам в гости и мы все вместе пойдем в Лобовое — уже по-настоящему собирать грибы и ягоды…
Прошло несколько дней. Как-то мы сидели с Верой в саду, за домом. Уже были перебраны в памяти все детали и подробности того далекого времени, когда судьба свела Тамару Дерунец в деревне Кировке с семьей Яковлевых.
— Да, чуть совсем не забыла, — неожиданно прервала разговор Вера, — хочу показать вам еще одно место, связанное с Тамарой.
Мы идем в самый дальний угол сада. Здесь, в окружений лохматых кустов бузины и рябины, растет стройная, невысокая, но очень пушистая и какая-то очень уж вызывающе зеленая и веселая елочка.
— На это место Тамара любила приходить по вечерам, — рассказывает Вера. — Ляжет на спину, руки под голову положит… Лицо у нее такое мечтательное… А мы с Танькой рядом сидим, за кусты поглядываем, караулим ее от лихого глаза. Я у нее как-то спросила: «О чем ты, Тамара, мечтаешь?» А она, как сейчас помню, отвечает тихо, медленно: «Мечтаю я, говорит, Верочка, о таком времени, когда не нужно будет прыгать с парашютом, стрелять, взрывать эшелоны, прятать рацию, когда можно будет по вечерам вот так лежать и смотреть, как на небе зажигаются звезды».
Вера вздохнула и продолжала:
— Потом мы на этом месте елку посадили. В Лобовом урочище вырыли и принесли сюда. Дочка моя за ней ухаживает — поливает, землю рыхлит, шишки собирает. Я ее сейчас приведу, познакомитесь.
Вера уходит, и минут через пять возвращается с маленькой белокурой девчушкой в пестром ситцевом платочке. Девочка застенчиво смотрит на нас большими голубыми глазенками, а потом, смутившись, прижимается к матери.
— Ты что же, глупенькая, испугалась, — смеется Вера и, обращаясь к нам, добавляет: — Тоже Тамара. В честь большой Тамары назвала я ее так…
* * *Поезд идет в Тамбов. Мы едем к матери Тамары — Александре Семеновне Дерунец — и очень волнуемся: в Москве нас предупредили, что Александра Семеновна еще ничего не знает о судьбе дочери.
Улица Максима Горького. Одноэтажный деревянный домик за невысоким забором, старый яблоневый сад. Нас встречает седенькая старушка с добрыми лучистыми глазами. Мы смотрим на нее, и сразу оживает в памяти фотография Тамары. Да, сомнений быть не может, это Александра Семеновна Дерунец — мать Тамары.
Тяжело лишать человека веры, тем более мать — веры в то, что ее дочь, ушедшая шестнадцать лет назад на войну, все-таки вернется. Но что поделаешь — когда-то нужно сказать ей правду. Стараясь не говорить всего страшного, что удалось узнать нам, мы рассказываем о последних днях Тамары. Радостный огонек в глазах Александры Семеновны, появившийся при первом упоминании имени дочери, гаснет, опускаются плечи, дрожат губы. Александра Семеновна долго плачет. Мы растерянно молчим. Да и можно ли чем-нибудь помочь безутешному материнскому горю?
Мы выходим в сад, долго бродим между старыми яблонями и тревожно поглядываем на окна, за которыми притаилось привезенное нами горе.
Потом Александра Семеновна угощает нас чаем. Маленькая, сгорбившаяся,
