Каждый вечер, потуже перебинтовав больную ногу, Тамара вместе с Марией и Верой огородами уходили в лес, а оттуда — к большаку. Мария охраняла подступы к тому месту, откуда Тамара наблюдала за дорогой, а Вера, у которой была хорошая память, помогала запоминать количество и род войск, проходивших по дороге. У них накопилось уже много ценных данных, но разворачивать рацию еще раз Тамара не решалась: слишком велик был риск.
Вечером шестого дня, когда они стали готовиться к очередному выходу, наружная дверь скрипнула и в комнату вошел седенький, благообразный старичок. Перекрестившись на затянутый паутиной угол, он искоса взглянул на Тамару и Марию и ехидно спросил:
— На прогулку собрались, девки, а? Не хватит ли? А ты что, Марья, смотришь! Аль не заметила — кого приютила? Вся деревня про них языки чешет, а вы все не замечаете.
— Кто это такой? — шепотом спросила Тамара у Веры.
— Староста наш, фашистский прихвостень, из кулаков бывших, — тоже шепотом ответила Вера. — Вместе с немцами появился.
Староста, услышав голоса, повернулся к ним.
— Вы, девки, бросьте шептаться. Я вам сурьезно говорю: убирайтесь добром отсюдова. Не то съезжу в Мантурово, коменданту об вас доложу. — И, хлопнув дверью, он вышел на улицу.
Тамара опустилась на лавку, потерла виски.
— Да, оставаться здесь нам больше нельзя. Сам он в Мантурово не поедет, а вот послать кого-нибудь может.
В комнате наступило молчание. Потом заговорила Тамара:
— Надо уходить, немедленно, сегодня ночью!
— Куда же уходить? — тихо спросила Мария. — Кругом фашисты…
— А ты что, к родной маменьке на блины приехала? — резко оборвала ее Тамара. — Знала, на что идешь!
Мария, уронив голову на руки, заплакала. Плечи ее вздрагивали, в груди что-то булькало и клокотало.
— Перестань реветь, слышишь! — крикнула Тамара и хлестко, по-мужски, стукнула по столу кулаком. Потом вскочила с лавки и, сильно хромая, заходила по избе.
Мария подняла на нее испуганные, заплаканные глаза. Из-под длинных ресниц сбегали по щекам слезы.
— Утрись! — бросила Тамара на стол платок. Мария взяла его, всхлипывая, вытерла слезы, поправила волосы.
Тамара постояла несколько минут у темного окна, не оборачиваясь, спросила Веру:
— В Черных Двориках у вас родственники есть?
— Не-ту, — нерешительно ответила Вера.
— А знакомые? — голос Тамары звучал сурово, требовательно.
— Найдутся!
Тамара подошла к Вере, положила ей руки на плечи.
— Слушай, Верочка, меня внимательно. В твоих руках сейчас судьба нашего дела. Нам нужно сегодня ночью уйти из Кировки и укрыться где-нибудь. Ты можешь пойти сейчас в Черные Дворики и найти такого человека?
Мария Осиповна слышала разговор, и чувство гордости за дочь заглушило страх. Вере эта решительная, смелая белокурая девушка доверяет свою жизнь и жизнь своей подруги. И не только жизнь, а важное поручение Родины, народа…
Вера оглянулась на мать, как бы спрашивая разрешения.
Мария Осиповна молча кивнула головой и отвернулась.
…Вера пришла домой под самое утро.
— Третья хата от оврага, дважды по пяти раз постучите, — сообщила она разведчицам.
Вместе с Верой и Таней Яковлевыми Тамара и Мария выкопали в саду рацию. Мария Осиповна принесла из погреба два старых холщовых мешка.
— Сюда положите радио свое, незаметнее будет.
Холодный утренний туман низко стелился между яблонями. Тяжелые белые плоды наклоняли ветки к земле. Пахло спелой антоновкой.
Тамара и Мария, прощаясь, крепко расцеловались с Марией Осиповной, с Танюшкой, с двойняшками — Соней и Мотей.
— Спасибо вам, Мария Осиповна, за все, — сказала Тамара. — За помощь, за ночлег, за хлеб-соль, за доброе русское сердце спасибо.
Мария Осиповна вытирала слезы.
Мария и Тамара разделили снаряжение поровну. Вера выломала орешник покрепче, обстругала, обрезала его, и Тамара, вскинув мешок на плечо, шла теперь, тяжело опираясь на палку.
Спустившись в лощину, по дну которой, журча, бежал маленький ручеек, Тамара еще раз оглянулась. Яковлевы — мал-мала меньше — стояли на краю своего огорода и махали им руками.
Вера проводила разведчиц до следующего косогора. Долго стояла она на бугре, глядя вслед двум маленьким девичьим фигуркам, медленно уходившим за поворот дороги…
* * *— К сожалению, должен вас огорчить. Пока никакого результата. Вам придется подождать еще несколько дней.
Тамара смотрела на тщательно выбритое лицо обер-лейтенанта интендантской службы и гадала, знает он хоть о чем-нибудь — и тогда понятны неестественная вежливость, любезные улыбки; или нет — и тогда ничего, ну совершенно ничего не понятно. Почему этот откормленный, с жесткими серыми глазами офицер стал разговаривать с ней так подчеркнуто обходительно?
Она взяла со стола документы и вышла в соседнюю комнату, служившую обер-лейтенанту приемной. Здесь, на лавке, дожидаясь своей очереди, сидела Мария.
Щеголеватый солдат в тщательно подогнанном мундире распахнул перед Марией дверь, наклонил голову:
— Битте.
Мария, растерянно оглянувшись на Тамару, вошла.
Обер-лейтенант встретил Марию посредине комнаты, поцеловал руку, показав при этом тщательно замаскированную жидкими волосами веснушчатую плешь.
Патом подошел к двери за своим письменным столом, распахнул ее и жестом пригласил девушку войти. Комната, находившаяся за этой второй дверью, существенно отличалась от первой: изящная мягкая мебель, тяжелые шторы, пианино, хрусталь.
— Садитесь, фрейлейн Мария.
Маруся опустилась в кресло и почувствовала, как от прикосновения к мягкой спинке по всему телу разлилась приятная истома.
Обер-лейтенант достал два бокала, налил Марии, потом себе. Чокнулся, выпил, откинулся на спинку, положил ногу на ногу.
Мария взяла бокал, сделала один глоток. И вдруг что-то старое, забытое ожило в ней. Она закрыла глаза и вспомнила городской сад, оркестр, голубой павильон на берегу реки. Она любила ходить сюда танцевать со знакомыми ребятами… Приходила каждый раз с кем-нибудь новым… Ведь не мог же один человек каждый день водить ее после танцев в ресторан — голубой павильон.
А бывать в нем, сидеть за холодным мраморным столиком, тянуть из тонких высоких рюмок вино, слушать радиолу — волнующие мелодии танго и фокстротов — Маруся любила не меньше, чем танцевать. И поэтому всегда, когда оркестр, исполнив прощальный квик-степ, уходил, она брала под руку своего партнера и говорила мечтательно, неопределенно:
— Хорошо бы сейчас посидеть в голубом павильоне…
Ну разве найдется на свете хоть один мужчина, который бы решился не выполнить это невинное девичье желание!
А какие танго и фокстроты играла радиола в голубом павильоне! Их мелодии до сих пор звучат у нее в голове: «Танцуй танго! Мне так легко! Та-та-та, та-та…»
Но что это?
Мария открыла глаза. Обер-лейтенант, улыбаясь, смотрел на нее. На дубовом бюро вертелся круг радиолы.
«Танцуй танго! Мне так легко!» — пел хриплый металлический голос.
— Почему вы завели эту пластинку?
— Это ваша любимая мелодия, — улыбнулся обер-лейтенант.
— Откуда вы знаете? — отшатнулась от него Мария, с ужасом глядя на аккуратный, ровный пробор на голове немца.
— Мы знаем о вас все! — резко выпрямился обер-лейтенант.
Он смотрел на Марию сверху вниз торжествующим взглядом. Эта глупая русская должна окончательно понять, что для германской разведки не существует никаких тайн и секретов. На самом
