— Что тут происходит?! — рявкнул Борис Борисыч, забавно шевеля бровями.
На короткое время в бараке установилась полная тишина — только дождь шумел, и было слышно, как тихонько потрескивает коптящий фитиль керосиновой лампы.
— Там местные, — нарушил общее молчание Иван Панин.
— Деревенские пришли, — тут же добавил Серёга Цаплин.
И все загалдели наперебой, задвигались.
— Тихо! — крикнул доцент Борисыч, вешая керосиновую лампу на крючок над столом. — Тихо, ребята! — Он поднял руки, искоса глянул в запотевающее окно и ничего, кроме размытых всполохов пламени, за тёмным стеклом не разглядел. — Вы уверены, что там кто-то есть? Почему там огонь?
— Есть! — крикнул Коля Карнаухов. — Это я… — Он запнулся. — Это они туалет подожгли!
— Они на улице, — спокойно сказал Иван. — Человек десять. Что нам делать, Борис Борисович?
— Только не драться! — Доцент подошел к окну, ладонью стёр со стекла испарину. — Дмитрий!
— Что, Борис Борисович? — Все заметили, как сильно вздрогнул Димка Юреев.
— Вы зайдите в мою комнату, найдите на столике пробки и вверните их в щиток.
— Хорошо.
— Девочки, немедленно вернитесь к себе и запритесь.
— Да, Борис Борисович, — кивнула Марина Хадасевич и, ухватив Светку под локоть, потянула её за собой.
— Дайте мне фонарик и откройте дверь.
— Зачем, Борис Борисович?
— Я с ними поговорю. Не переживайте, всё будет нормально. Мне не впервые приходится общаться с такими компаниями.
— Может, мы с вами выйдем?
— Нет. Будет лучше, если вы все вернетесь в свою комнату.
— Но если?..
— Никаких «если»!
Борис Борисович подтянул трико, почти вырвал фонарик из рук Вовки Дёмина и широким твёрдым шагом направился к двери.
— Там же дождь! — крикнул ему в спину Миха Приёмышев.
— Дождь не дубина, — сказал доцент и, откинув кованый крючок запора, выдернув ножку стула из скобы дверной ручки, вышел на улицу.
* * *
Иван Панин придерживал рукой дверь, не позволяя ей закрыться, и смотрел, как в ночном дожде тонет их руководитель. Пять, семь, десять шагов — и светлая рубаха доцента, промокнув, потемнела, слилась с ночью, и вот уже только мутный световой круг пляшет на тропинке, ведущей к полыхающему туалету, и кажется, что фонарь несет человек-невидимка из романа Уэллса.
— Закрывай, — сказал Серёга Цаплин, встав рядом с Иваном, как и он взявшись за дверь.
— Нет.
— Закрывай, говорю.
— Нет.
Они исподлобья посмотрели друг на друга, не то улыбаясь, не то хищно скалясь.
— Деревенские его не тронут. Но и уйти не уйдут, — сказал Серёга. — Они за нами пришли. Закрывай!
— Почему они мокнут? — спросил вдруг Иван. — Почему стоят под дождём? Тебе не кажется это странным?
Не так уж и много освещал пожар, но три темные фигуры, топчущиеся на тропе, отчетливо вырисовывались на фоне плоского ярко-рыжего огня. К ним и направлялся Борис Борисович.
— Надо было всем вместе пойти, — сказал Иван.
— Тогда без драки не обошлось бы.
— Пускай!
Они замолчали, увидев, что черные фигуры двинулись навстречу прыгающему пятну электрического света. Наверное, Борис Борисыч уже что-то им говорил, увещевал их какими-то словами. Вот он остановился на тропе — фонарик больше не движется. Три фигуры совсем уже рядом. И еще одна выбирается из кустов сирени. А другая подходит сзади. И не просто подходит — подкрадывается!
Иван одной ногой ступил на крыльцо, пытаясь лучше разглядеть происходящее.
— Закрой дверь! — зашипел на него Серёга. — Закрывай!
Далёкий фонарик погас — то ли опять сломался, то ли его заслонили. Чёрные силуэты сдвинулись тесно, плотно, и Ивану послышался крик.
— Не запирайтесь! — велел он и спрыгнул с крыльца на раскисшую землю, посыпанную угольной крошкой. Три секунды стоял он неподвижно, таращась в шевелящуюся мглу, пронизанную острыми тенями, подсвеченную заревом. Он никак не мог разобрать, что происходит на тропе. Ему казалось, что там творится нечто страшное — страшное настолько, что он не мог в это поверить, и думал, что зрение обманывает его. А потом у него за спиной вспыхнул яркий электрический свет — это Димка наконец-то ввернул в распределительный щиток пробки. Иван подался вперед, всего-то три шага сделал и увидел, разглядел…
— Да они же пьяные вусмерть! — истошно заорал Серёга. — Они же не соображают ничего! — Он заругался матом, застучал кулаком в дверь. — Назад! Назад давай! Скорее! К тебе идут!
Мокрая темная фигура медленно и неуклюже выбиралась на четвереньках из-под крыльца. Другой недобрый гость, подволакивая левую ногу, выступил на освещенное место из-за угла барака. А за ним еще один — однорукий, хромой, страшный, под два метра ростом. Сдвинулась с места и парочка, что топталась у кочегарки.
Иван, стараясь сохранить самообладание, повернулся лицом к свету. И почти наткнулся на невысокого крепыша, вывалившегося на тропу из самой середины рябинового куста. Крепыш был практически голый; лицо его походило на каравай хлеба: плоское, чёрное, запекшееся до корки — ни губ, ни носа, ни щёк. Иван не успел ничего понять, а его тело уже действовало — цуки в корпус, уход в сторону, маваши с проносом — точно, как учил в подвальном спортзале сенсей Ермек по прозвищу «Червонец». Удары получились могучие, пришлись точно, куда нужно, — противник даже не пытался защищаться, стоял, как макивара. Обычный человек после таких плюх не поднялся бы. Но крепыш даже не упал; его повело в сторону, но на ногах он каким-то чудом удержался, и Иван невольно вспомнил байки про загадочный китайский «стиль пьяницы».
Проскочив мимо дезориентированного крепыша, Иван походя пнул его приятеля, выползшего из-под крыльца, и, перескочив разом через все ступени, буквально влетел в дверь — Серёга еле успел увернуться.
— Они там Борисыча жрут! — выкрикнул Иван, и его затрясло.
* * *
Дальше всё было как в кошмарном сне: дёргалась запертая и заблокированная массивным столом дверь, со звоном бились мокрые стёкла, черные от грязи и крови руки лезли в окна, скрюченные пальцы царапали некрашеные рамы, срывая ногти, оставляя на торчащих осколках куски кожи и мяса. Время потеряло определённость — минуты могли пролететь как мгновения, а могли, истончившись, растянуться и сделаться длинней часа. Чёрные фигуры бродили у стен барака, задирали вверх жуткие опухшие лица, тщились залезть в окна и хрипели, и сопели, и скрежетали зубами.
— Они не пьяные, — бормотал забившийся в угол Вовка Дёмин. — Они не похожи на пьяных. Это что-то другое.
— Они его жрали, я видел, — раз за разом повторял Иван Панин. — Рвали его, словно собаки. Он шевелился еще, а они его грызли.
— Это те самые, — бездумно твердил Серёга. — Те — с танцев. Это они за нами на тракторе гнались. Я их узнал.
Дождь хлестал в разбитые окна, заливая пол. Холодный ветер свободно гулял по комнатам. Перепуганные девчонки не отходили от парней, но парни и сами страшно боялись одиночества, а потому держались вместе. Им нужно было сейчас обойти все помещения барака, проверить,
