головой, сильные руки, которые качают его, убаюкивая, и — колыбельная, тихая песенка, обращенная к лунам, к ночи, дарующей покой.
Песенка матери… которой у него не было.
Это воспоминание отчего-то не сгорало. Печаль хранила его, и пламя лишь освещало ярче.
И мальчику вдруг открылось то, чего и он впрямь не сознавал долгие годы. Горе охотника, его отца… приходилось ли самому Бранту когда-нибудь страдать сильнее? Воскресла чужая боль, которая жила в нем всегда, вместе с колыбельной.
И Брант отдался ей, как отдался сжигавшему его пламени.
Задыхаясь, с трудом выговаривая слова, подавляя стон, он начал петь. И уже не мог остановиться. Не ради Тилара, не ради того, чтобы сломать заклятие. Не ради даже потерянного отца. Он пел для мальчика, который больше всего на свете хотел, чтобы родные, сильные руки обняли его один- единственный, последний раз.
Тилар и не заметил, когда он начал петь. Брант сидел, скорчившись, на ступеньках и стонал. Но Эйлан вдруг снова пошевелилась. Сделала шаг вперед… другой.
Тут только он расслышал шепот, срывающийся с воспаленных уст мальчика.
— Приди… о сладкая ночь… свет зари погаси… пусть луны ярче горят…
Вира задрожала, подняла растерянно руку.
— Песня-манок слабеет, — сказал Роггер.
К ним торопливо спустился Креван. Подошла Катрин. Она встала на колени возле мальчика, обняла его, откинула прилипшие к потному лбу волосы.
Он застонал. Но не умолк.
— Приди… о сладкая ночь… горести дня прогони… тихие сны навей…
— Ему совсем плохо. — Катрин с тревогой поглядела на Тилара.
— Но похоже, что-то получается! — упрямо ответил тот.
Эйлан обратила к ним лицо. Глаза ее еще казались ледяными, но в глубине их мелькнул живой огонек. Губы разомкнулись, треснули. Выступила кровь.
— Нет… — с трудом проговорила вира. — Остановить…
И закрыла руками уши. Защищаясь неведомо от кого — то ли от своих новых хозяев, то ли от тех, кто пытался сейчас ее пробудить.
Потом снова шагнула к ним. С рук и ног посыпался лед.
— Надо остановить…
С губ ее закапала кровь. Горячая, дымящаяся. Власть песни-манка явно ослабевала, отпуская жертву.
— Эйлан, — начал Тилар, — расскажи нам об урагане.
— Их надо остановить…
О ком она?
Брант у него за спиной все шептал, едва слышно:
— Приди… о сладкая ночь… детей обними, укрой… пока не споет петух…
Эйлан встретилась глазами с Тиларом. Он увидел в них проблеск разума. Затем лицо ее исказила страдальческая гримаса.
— Помочь им… — простонала она. — Освободить их…
Те же слова — сообразил он вдруг — твердил мальчик, сидя в подземелье с черепом в руках. Тилар оглянулся на Бранта. ПОМОЧЬ ИМ… ОСВОБОДИТЬ ИХ… НАЙТИ их.
Мальчик ничего об этом не помнил. Но Эйлан… Он торопливо повернулся к ней.
— Найти их… — выдохнула она.
— Кого? — крикнул Тилар.
Вира упала на колени. Из носа хлынула кровь. Казалось, внутреннее противоборство разрывало ее на части.
— Это конец, — сказал Роггер, подтверждая мысль Тилара. — Песня-манок глубоко вросла в разум и плоть. Вырывая ее корни, мы убиваем Эйлан.
Та осела на пол всем телом, кое-как приподнялась на одной руке.
— Мальчик умирает! — воскликнула Катрин.
Но выбора у Тилара не было.
— Кого? — снова обратился он к вире. — Кого мы должны найти?
Она с трудом подняла голову.
— Бродяг… найдите остальных бродяг… закованных… их заставляют… — Эйлан закашлялась, сплюнула на лед кровью.
— Заставляют — что?
Она открыла рот, но вместо слов оттуда хлынула кровь. Из глаз потекли слезы. Эйлан подняла руку, указала на сломанные ворота.
— Это связано с ураганом? — спросил Тилар тихо.
Она уронила руку, как бы подтверждая. Бессильно опустила голову на грудь.
— Где они? Где их искать?
Эйлан не шелохнулась.
— Мальчик не дышит! — Катрин вскочила, подхватила Бранта на руки и повернулась к Роггеру. — Накрой череп!
Вор в замешательстве взглянул на Тилара. Еще не все вопросы заданы…
Катрин закричала:
— Довольно, он не может больше говорить!
Роггер подчинился наконец, понимая, что она права, накинул на череп лоскут. Пожал плечами, как бы извиняясь перед Тиларом.
Оттуда, где лежала Эйлан, донесся шорох. Тилар посмотрел на нее.
Пальцы виры царапали лед. Голова болталась, как у сломанной куклы. Нога согнулась в колене, уперлась в пол. Руки тоже нашли опору. Эйлан начала подниматься.
— Ее вновь призвала песня, — сказал Роггер.
Вира выпрямилась. От ступней и запястий поползла вверх изморозь, одевая ее, возвращая к жизни едва не потерянную марионетку.
Она вновь нашла глазами Тилара. И, прежде чем губы ее сковало инеем, успела вымолвить несколько слов — ответ на его последний вопрос:
— В окраинных землях…
Губы застыли, глаза сделались пустыми и прозрачными как лед.
В тот же миг за спиной Тилара что-то громко лязгнуло, заставив его вздрогнуть.
Во лбу Эйлан расцвело оперение стрелы. Вира пошатнулась и навзничь рухнула на лед.
Мертвая.
Тилар оглянулся.
Креван опустил арбалет. Встретился взглядом с регентом, резко развернулся и зашагал по лестнице вверх.
Поступок жестокий, но необходимый.
Для Ташижана, для Эйлан.
Но вслух Тилар ничего не сказал. Он заметил — когда Креван опускал оружие, — что рука пирата дрожала.
На обратном пути подъем возглавила Катрин. За ней шел Креван, нес Бранта. Тот начал дышать, но в сознание не приходил, и дыхание оставалось неглубоким.
Ее подгоняла ярость. Мальчик был на волосок от смерти! Конечно, Тилар использовал его дар в благих целях, но нельзя переступать грань меж необходимостью и жестокостью. Это казалось Катрин злом не меньшим, чем черная Милость, с которой они все боролись.
Но теперь Брант возвращался к жизни… И никто не заметил ее слез, там, внизу, когда она его
