То, что я записал поначалу, а потом продолжил записывать, – не транскрипция. Воронья речь, вороньи шутки, вороньи истории обладают краткостью коанов или конфуцианских суждений; их богатство – в произношении, как если бы жестовый язык был выражен звуками. Перевод с одного человеческого языка на другой не идет ни в какое сравнение. Давным-давно Дарру Дубраули пришлось найти дорогу в Имр – так он называет человеческий мир, – и это была дорога со множеством ошибочных поворотов и тупиков; мне пришлось найти дорогу в Ка, мир Ворон, чтобы принести оттуда его историю, не зная точно, правильно ли я понимаю то, что принес.
Но посмотрите, вот же – на каждом человеческом языке мы говорим о «дорогах» и «путях», о том, как влачим по ним что-то. Мы приближаемся к «развилке», к «перекрестку», по ошибке «поворачиваем не туда». Вороны так не говорят. Но иначе я бы, наверное, не смог рассказать историю, составить жизнеописание. Мы – создания дороги, всегда гадаем, что за следующим поворотом. Вороны живут в широком, непроторенном трехмерном пространстве. Если на этих страницах я заменил вороний язык человеческим – совершенно иным по смыслам и воздействию, – то лишь потому, что у меня не было другого выхода.
Я точно помню, как мы учились – с трудом, каждый день, я у него, и он у меня, – что ж, может быть, в те дни, когда весна стала летом, а лето осенью, я и заслужил его дружбу? Конечно, может статься, что я просто сошел с ума. Может, эта Ворона меня знать не знает, ничего мне не рассказывала, а всю историю я поведал себе сам. Как бы то ни было, перед тобой, воображаемый Читатель, вся история, какая только может быть: повесть, которую, по моему убеждению, он мне рассказал, а я – услышал. Рассказ о том, как он покинул город и Городских Ворон и как добрался до моего дома, оказался первым, который он смог до меня донести, а я сумел записать. А потом – другие, и за ними – остальные: как все началось, как все закончится. И эта повесть начинается здесь.
Часть первая
Дарр Дубраули в явлении Имра
Глава первая
Прежде чем на приречной равнине возвели гору у конца мира, прежде чем там вырос высокий город, прежде чем большинство Во́ронов перебрались в глухие леса на севере, прежде чем Люди начали истреблять Ворон, прежде чем Дарр Дубраули отправился за море, на запад, прежде чем была найдена и вновь утрачена Самая Драгоценная Вещь, прежде чем открылись пути в страну мертвых, прежде чем в Ка пришли имена, прежде явления Имра, а значит, прежде чем Ка познало самое себя, – Дарр Дубраули впервые увидел Людей.
Тогда у него еще не было этого имени, да и никакого другого тоже. Тысячи лет прошли, прежде чем все Вороны получили имена, как получают сейчас; тогда же, да, тогда в них не было нужды, ближних они звали Отец, Брат, Старшая Сестра, Другая Старшая Сестра; тех, кого не признавали за родню или с кем позабыли родство, именовали Другие, Ну Те или Эти Самые и так далее. И поскольку о других Воронах не находилось особой нужды говорить, когда их не было рядом, да и сказать-то о них было особенно нечего, хватало и таких имен.
Но без имен невозможно запомнить истории, да и рассказывать сложно. Так что в этом повествовании я буду звать Дарра Дубраули Дарром Дубраули с самого начала.
Ворон тогда было не много. Точнее, по всему миру их было множество, но в одном месте никогда не бывало много сразу. В те времена, когда Дарр Дубраули вылупился и оперился, вместе жило не больше птиц, чем Ворона может различить по виду и голосу, если не считать зимних ночевок, куда Вороны собирались издалека. Вторгнись в их общество незнакомая Ворона, чужачку прогнали бы или, по крайней мере, долго не подпускали бы близко. Проходили годы, но пара чужаков оставалась чужой, а когда их все-таки принимали, никто не забывал, что они Не Из Наших.
Такими чужаками были и родители Дарра Дубраули. Откуда они прилетели, где лежали владения их родной стаи, почему они их покинули и поселились в новом месте, – всего этого Дарр Дубраули не знал, потому что они сами забыли об этом сразу, как только смогли: ведь его родители хотели одного – стать своими среди здешних Ворон. Со временем они стали так же презрительно смотреть на чужаков, как и остальные. Но все равно с самого рождения на старших братьев и сестер Дарра Дубраули смотрели с подозрением – всем казалось, будто в них можно усмотреть что-то инаковое, отличное, Ненаше: и один за другим они покидали стаю, чтобы отправиться на поиски братьев и сестер, что улетели до них, или стать чужаками в другом, неведомом месте – если вообще было для них какое-то Другое Место.
В общем, эти Вороны были не слишком похожи на тех, что живут в полях и лесах вокруг моего дома.
Но владения между широкой мелкой рекой и лесом отлично подходили для стаи, какой она тогда была. Почти каждый год по весне река разливалась и затопляла пологие берега, сдерживая высокотравье и рост молодых деревьев. В реке водились моллюски и рыба; когда Лососи шли на нерест, их ловило семейство Медведей, и потом оставались богатые объедки, – а еще можно было найти личинок, и Полевок, и ловких красных Тритонов, и тысячу других обитателей земли. Вороны совершали регулярные налеты на противоположный берег реки и к подножию каменистой горы, густо заросшей лесом, но никогда не забирались слишком далеко; они не углублялись и в сосновую чащу, что начиналась за прибрежными лугами, хоть и считали ее своей землей, сколько хватало глаз. Леса дарили Воронам трупы мелких зверьков, улиток и слизняков, а также яйца и птенцов других птиц, когда приходило для них время, а еще – большие туши, которые можно было расклевать вместе с Во́ронами, когда Волки покончат с добычей. Пропитания хватало на всех, но не более того. Зимой приходилось туго, и Вороны улетали в поисках еды дальше, добирались даже до большого озера, что лежало за вересковой пустошью на по́мрак от их владений, но в другие сезоны они держались поближе к родным местам,
