Лучи солнца осветили его волосы очень светлого благородного цвета.
– Подождите! – крикнула я, но он растворился в толпе, словно сбегая от нас.
Камилла взяла меня под руку и потянула за собой в чайную лавку.
– Какой-то чудак.
– Тебе тоже так показалось? – с надеждой спросила я.
– Как будто он пытался поскорее от нас избавиться. – Камилла расхохоталась на всю рыночную площадь. – Но его можно понять: не все так любят потолковать об осенней рыбалке, как ты, Аннали.
8
Я еле взобралась по ступенькам после утомительного дня на Астрее. После обеда я хотела скорее отправиться домой и спросить у папы, не обращался ли к нему Эдгар по поводу Эулалии, но у Мореллы были другие планы. Она таскала нас из магазина в магазин, перебирая товары, словно сорока в поисках сокровищ.
Я планировала закинуть покупки в спальню и отправиться на поиски папы, но, оказавшись в коридоре, заметила, что из ванной идет пар. В воздухе пахло лавандой и жимолостью. Запах был таким знакомым, что на мгновение я застыла, охваченная воспоминаниями об Элизабет. Она очень любила эти ароматы, и специально для нее на Астрее делали особое мыло. Я не слышала этого запаха с того дня, как обнаружили ее тело. Наверное, одна из граций нашла флакон и решила принять ванну. Похоже, я угадала: по коридору к их комнатам тянулась цепочка следов, оставивших мокрые пятна на ковровой дорожке.
Тяжело вздохнув, я пошла по следам. Они проходили мимо комнат Онор и Мерси и кончались перед спальней Верити, лежавшей на полу с альбомом для рисования и цветными мелками.
– Хорошо, что тебя поймала я, а не папа.
Верити выпрямилась, выронив из рук голубой мелок.
– В смысле?
– Ты, видимо, плохо вытерлась полотенцем и оставила лужи в коридоре. Ты же знаешь, как он любит этот ковер.
Папа с мамой купили его на рынке во время медового месяца. Как рассказывал папа, он отвернулся всего лишь на секунду, а в маму уже успел вцепиться торговец домоткаными коврами. Она хотела купить маленький коврик для своей гостиной, но тогда еще плохо говорила на арпегийском, поэтому случайно заказала ковер длиной в пятьдесят пять футов. Мама любила вспоминать папино выражение лица, когда ковер доставили в Хаймур и никак не могли развернуть до конца.
– Я принимаю ванны по вечерам. А сегодня я весь день просидела в комнате. Видишь? – Верити подняла руки, показав мне сухие ладошки, перемазанные пастелью.
– А кто тогда? Мерси или Онор? Оттуда до сих пор идет пар.
Верити пожала плечами:
– Они в саду, привязывают ленты к цветочным кустам.
Я снова оглянулась на коридор. На полу по-прежнему виднелись следы, хотя они уже успели заметно подсохнуть. Приглядевшись, я убедилась, что они слишком велики для маленькой ножки Верити.
– А тройняшки сюда не заходили?
– Нет.
– Но кто-то же оставил следы, и они ведут в твою комнату.
Верити захлопнула альбом для рисования.
– Не в мою. – Она указала на дверь напротив своей. Дверь в комнату Элизабет.
– Я знаю, что ты стащила ее мыло. Из ванной пахло жимолостью.
– Это не я.
– А кто же?
Верити бросила еще один многозначительный взгляд на комнату Элизабет.
– Там никого нет.
– Ты не знаешь.
Я присела рядом с сестрой:
– Ты о чем? Кто может быть в комнате Элизабет?
Верити внимательно посмотрела на меня. Ее явно терзали сомнения. Наконец после затянувшейся паузы она открыла свой альбом и начала перелистывать страницы, пока не нашла нужный рисунок. Это был портрет Элизабет. В затемненном углу я заметила дату: совсем недавно.
– Тебя снова мучают кошмары? Тебе снилась Элизабет?
Верити часто пугалась во сне. Иногда она кричала так громко, что даже папа прибегал из своего кабинета в восточном крыле. Мы много раз пытались расспросить ее, но она никогда не помнила своих снов.
– Это не сон, – прошептала Верити.
По моей спине пробежали мурашки, но я постаралась не обращать на это внимания.
– Там никого нет. Пойдем посмотрим.
Верити неистово замотала головой. Ее каштановые кудряшки зашевелились, словно змеи. Я резко встала и с досадой отряхнула юбки.
– Тогда я пойду сама.
Следы почти исчезли и теперь были видны лишь на ковре. Если бы я поднялась по лестнице на минуту позже, я бы ничего не заметила. Мои пальцы коснулись дверной ручки – отполированного морского конька, выделяющегося на темно-ореховом фоне, – и я услышала сзади какой-то шелест. Верити стояла на пороге своей комнаты и смотрела на меня огромными умоляющими глазами.
– Не входи.
Сестра судорожно впилась пальцами в свое бедро, и мне почему-то стало не по себе. Я почувствовала, как волосы на затылке зашевелились от ужаса. Все это казалось смехотворным, но страх в глазах Верити заставил меня усомниться в своей правоте. Набравшись смелости, я открыла дверь, но не стала заходить внутрь. Воздух был пыльным и затхлым. После похорон Элизабет горничные сняли с кровати постельное белье и накрыли мебель тонкой сетчатой тканью. Больше здесь никто не убирал.
Бегло оглядев комнату, я повернулась к Верити:
– Тут никого нет.
Взгляд ее темно-зеленых глаз устремился к потолку.
– Иногда она навещает Октавию.
Комната Октавии – еще одна запертая неприкасаемая обитель – находилась на четвертом этаже между покоями папы и гостиной Мореллы. Верити пребывала в каком-то жутковатом трансе, и по моей спине пробежали мурашки.
– Кто, Верити? Скажи это вслух, и ты поймешь, как абсурдно это звучит.
Верити обиженно нахмурилась:
– Элизабет.
– Элизабет умерла. Октавия умерла. Они не могут навещать друг друга, потому что они мертвы, а мертвые не ходят в гости.
– Неправда! – Верити бросилась в свою комнату, схватила альбом для рисования и протянула мне, не выходя в коридор.
Я пролистала несколько страниц. Почему она думала, что сможет убедить меня с помощью рисунков?
– Что я должна здесь увидеть?
Верити открыла страницу с черно-серым эскизом. На нем была изображена она сама, забившаяся в угол, и тень Эулалии, срывающая с нее одеяло. Голова призрака была неестественно откинута назад. Может быть, Верити хотела показать, что она истерически смеется? Или такой странный угол наклона обусловлен падением с обрыва?
Я судорожно вдохнула воздух, испытав необъяснимый ужас.
– Это ты нарисовала?
Верити кивнула. Я внимательно посмотрела ей в глаза:
– Когда рыбаки принесли сюда Эулалию, ты видела ее?
– Нет.
Сестра перевернула страницу. Здесь на красном фоне была изображена мертвенно-бледная Элизабет, а перед ней – маленькая изумленная Верити в банном халатике. Она снова перевернула страницу. Октавия уютно сидела в библиотечном кресле и, казалось, не подозревала, что половина ее лица разбита, а рука слишком изломана, чтобы ровно держать книгу. Верити тоже была здесь: из-за двери выглядывала маленькая испуганная фигурка. Еще один рисунок.
Я взяла альбом из рук сестры, ошарашенно глядя на Аву. В Хаймуре был всего один ее портрет – маленькая девятилетняя девочка с короткими кудряшками и веснушчатым лицом. Но он не имел ничего общего с… этим.
– Ты слишком мала, чтобы помнить Аву, – прошептала я, не
