Я уверенно покачала головой. Выдумывать, врать больше, чем мне и так уже пришлось, не буду.
— Нет, ваше высочество. Простите, но я больше ничего не видела.
Он молча кивнул, безоговорочно принимая такой ответ, и я почти пожалела о том, что ничего не выдумала, таким несчастным он вдруг показался: растерянный взгляд устремлен в пол, обычно широко расправленные плечи опущены.
— За что ты просишь прощения? — только и возразил он. — За то, что видела и знаешь больше, чем другие?
Может быть, и так…
— Сегодня двое гонцов возвратились ни с чем, — сказал он. — В столице не удается обнаружить никаких следов. Но это ничего, я все равно найду ее. Все равно. — Его блуждающий взгляд сфокусировался на плетенке чеснока, висевшей на противоположной стене. Затем он посмотрел мне в глаза. Я поспешно опустила взгляд, сделав вид, что занята посудой, и изо всех сил надеясь, что не покраснела. — Знаешь, никто не хочет меня понять. Родители даже не успели ее толком разглядеть, хотя и согласились содействовать поискам. Друзья только смеются. Ты — единственная, кто видел, что произошло тогда в полночь… Единственная, с кем я могу об этом поговорить.
Что ж, во всяком случае, это объясняло, отчего он стал так часто появляться на кухне. Но я вдруг почувствовала, что почти ненавижу эту самовлюбленную изысканную даму за то, что он приходит сюда ради нее, а совсем не ради меня… Кажется, это называется раздвоение личности. Пора брать себя в руки, иначе вся эта история плохо кончится.
— Может быть, я действительно схожу с ума, — продолжил принц, и я невольно вздрогнула, осознав, насколько его мысли оказались созвучны моим. — Возможно, Иан прав. Но мне, кажется, уже все равно. Скажи, а ты тоже так думаешь? — спросил он, и его глаза, кажется, озорно блеснули. — Только говори правду, я тебя не съем. Ты тоже думаешь, что эти поиски — безумие?
— Нет, — честно сказала я. — Но, ваше высочество…
— Если ты перед каждой фразой будешь говорить «ваше высочество», — перебил он, — у тебя отвалится язык и рога вырастут.
— А почему рога? — удивилась я.
— О! Уже прогресс. Еще недавно ты бы спросила «А почему рога, ваше высочество?». Так что ты собиралась сказать?
— Я не думаю, что это безумие. Но, в… — я мотнула головой, — что если она — просто самозванка?
— Она не может быть самозванкой, — грустно усмехнулся он. — Потому что она никак не назвалась.
— Совсем никак? — осторожно спросила я.
— Ну, если быть точным, она назвала дворецкому одно имя — Синдерелла, — отозвался он. — Дураку ясно, что это не настоящее имя, просто шутка.
— В том-то все и дело, — подхватила я. — В сущности, вы ведь совсем ее не знаете. Все, что вы тогда видели, — это красивое пышное платье, белая вуаль, серебристые туфельки, замысловатые серьги и много-много белил. За всем этим мог скрываться кто угодно.
— Сдалось вам всем это платье! — возразил он. — Я, между прочим, с ней еще и разговаривал. И вполне в состоянии разобраться, с кем говорю. — Он нахмурился и перевел на меня удивленный взгляд. — А откуда ты знаешь такие подробности? Белила, серебристые туфельки, серьги… Ты же видела ее не более нескольких секунд, а в парке было темно?
— Я… слышала от слуг.
— А-а-а, — протянул он, сразу же теряя к этому вопросу интерес. — Дело не в этом хотя бы уже потому, что роскошные платья и украшения есть у всех девушек. Это не то, что отличает их друг от друга.
Наверное, ироническая ухмылка на моем лице была очень уж откровенной, потому что он сразу все понял. Рассмеялся, откинув голову назад, и выставил руки ладонями вперед в знак извинения. Впрочем, ситуация его, конечно, нисколько не смутила, скорее так, позабавила. Тем не менее, он посмотрел на меня с неожиданным интересом.
— Расскажи мне о себе, — вдруг предложил он.
— Я?
— Ну да. Разве ты видишь здесь еще кого-то?
Я хмыкнула. Зная особые способности фей, ни в чем нельзя было быть до конца уверенной.
— Скажите честно, а вам оно надо? — поморщилась я.
— Почему бы и нет? В конце концов, я ведь уже второй раз прихожу сюда изливать тебе душу, как священнику.
— А что, вы у священника тоже просите после исповеди, чтобы он рассказал вам о своих проблемах?
— Я это обдумаю перед тем, как в следующий раз пойти на исповедь, — заверил он.
— Ну, как знаете.
И я рассказала. Рассказала о мачехе, волевой амбициозной женщине, которая сильно невзлюбила меня с нашей самой первой встречи (что, впрочем, было абсолютно взаимно), но была вынуждена держать себя в руках, пока отец был жив; о двух ее дочерях, Белле и Стеле, ленивых самовлюбленных девицах, не умеющих делать ничего путного и только и мечтающих, как бы удачно выйти замуж; о лавке, которую отец оставил мачехе в наследство, не слишком большой, но приносящей постоянный доход, во многом благодаря тому, что она очень удачно расположена — на углу прямо напротив рыночной площади. О том, как отец умер, когда мне было двенадцать лет, после чего моя жизнь стала совсем уж невыносимой, поскольку ни мачеха, ни сводные сестры не считали более нужным мало-мальски со мной церемониться. Как я в течение нескольких лет подряд пахала на них и их лавку, стирая, готовя, убирая, таская и раскладывая товар, пока, наконец, не решила, что с меня хватит. Как мне повезло, и я получила работу во дворце, где и работала до сих пор, а также оставалась ночевать пять раз в неделю, лишь дважды возвращаясь домой. Возвращаясь просто потому, что другого дома у меня не было, и окончательно сжигать мосты было страшно.
Поначалу я была совершенно уверена, что ему вот-вот надоест слушать, и после каждого слова поднимала глаза, дабы проверить, не пора ли остановиться. Но ему как будто не надоедало, и постепенно я полностью погрузилась в рассказ, почти забыв о том, где нахожусь и кем в действительности является мой собеседник. А он, как это ни странно, слушал, и даже задавал какие-то вопросы, и время летело незаметно.
Портняжка, разумеется, заглянул за обещанным куском пирога. Однако его лицо, едва появившись в дверном проеме, тут же исчезло и больше в тот день не появлялось. Позднее я немного забеспокоилась (лишние разговоры были вовсе ни к чему), но вскоре рассудила, что Портняжка — не ветреная девица и сплетничать не станет. Я оказалась права. Во всяком случае, о таком из ряда вон выходящем событии как визит на кухню лица королевской крови не было сказано ни слова — даже наедине.
