Мажор

Близко взорвался марш оркестра.

Торская: Идут…

Воробьев: Это, значит, из лесу вышли.

Выходят. Сверху спускается Блюм с уборщицами. Услышал музыку и остановился.

Блюм: Ну, доигрались… Разве это коммуна? Это же сумасшедший дом!

1-я уборщица: Так что?

Блюм: А я знаю что? Лечить надо… Ах, ты Господи! Подите скорее, уберите там самый маленький класс. А то и трубы некуда будет сложить.

Ушли наверх. Звонок телефона. Со двора входит Одарюк и берет трубку.

Одарюк: Да, коммуна Фрунзе. Что? Два грузовика отправили? А я не знаю… Стойте? Разгрузить? Разгрузить будет кому. Коммунар Одарюк. А я говорю, будет кому. Значит, знаю. Откуда знаю… Вот сейчас двести коммунаров подходят. Ах, коммунары… (Повесил трубку.)

Сверху спускаются Воргунов, Блюм, Троян.

Воргунов: Десять тысяч лет будем жить, а от глупостей не избавимся. Для чего это встречать, парады разные. Приехали — ну и приехали.

Блюм: Нельзя же, Петр Петрович, они же два месяца не были дома. Мы должны же их встретить, посмотреть…

Воргунов: Все равно: если они мне станки поломают, головы пооткручиваю.

Троян: Какая у них музыка… Никогда не работал с молодежью. Интересно.

Блюм: Так интересно, Николай Павлович, знаете, как будто в книжке.

Троян: Жизнь должна быть лучше книжки, Соломон Маркович.

Троян: Я же и говорю: куда там книжки годятся.

Одарюк: Звонили сейчас: два грузовика со станками отправлены.

Воргунов: А не говорили, грузчики поехали?

Одарюк: Грузчиков при станках нет. Спрашивали, кто разгрузит?

Воргунов: Кто же разгрузит?

Одарюк: Я сказал, коммунары подходят.

Воргунов: Коммунары разгрузят? Это «вандереры». Каждый ящик сорок пудов.

Одарюк: Ну, так что ж такое?

Воргунов: Глупости, побьют… Ах, черт!

Вышли. Сверху сбегает Вальченко. На верхней площадке остановились Дмитриевский и Григорьев.

Григорьев: Хозяева приехали, Георгий Васильевич…

Дмитриевский: Да, думали ли когда-нибудь, что будем служить беспризорным? А ведь в самом деле хозяева. Уличные дети, воришки, отбросы — хозяева. А ведь это, собственно говоря, красиво, Игорь Александрович.

Григорьев: Я не такой эстет, чтобы в этом видеть красоту. Ведь их еще нужно переделывать. Перевоспитывать, все-таки это, наверное, звереныши.

Дмитриевский: Ну что ж, переделаем…

Вышли.

Пробежали наружу уборщицы. Марш очень громко у самых дверей. Слышна команда, марш оборвался. Обрывки короткой речи. «Интернационал». Команда: «Под знамя смирно!» Знаменный салют. В тот момент, когда верхушка знамени показывается в дверях, салют прекращается. Команда: «Разойдись!» Шум. В вестибюль входят: Вера Донченко в красной повязке дежурного, держа руку в салюте, за нею со знаменем Гедзь и два коммунара-ассистента с винтовками.

Донченко (опуская руку): Ой-ой-ой, куда же теперь.

Гедзь: И не прибрали.

Донченко: Подождите здесь, я пойду посмотрю. (Убежала наверх.)

1-й ассистент: И в столовой не убрано.

Гедзь: Честное слово, как им не стыдно?

В двери по два, по три входят коммунары-музыканты с трубами, фанфарами. За ними коммунары.

Отдельные голоса входящих:

— Черт, насилу выбрался, завалили!

— А то инженеры, видел?

— И цветники наши пропали…

— Ого, вот где порядок.

— То станки здоровые.

— А кто это толстый, сердитый такой?

— Ой, Соломон Маркович, плачет, понимаешь.

— Что? И знамени нету места?

— Вот так завод!

— Берите ведра, тряпки!

— Поход продолжается!

— Сейчас пойдем на завод.

— Станки заграничные, видел: Берлин.

— У, Берлин…

— Конечно, Берлин.

— А это знаешь? Универсально-фрезерные.

— Ничего подобного.

— Универсально-фрезерные!

— Поход продолжается, ха-ха!

— А где обоз, не знаешь?

— Я ничего не понимаю.

Шум. Кто-то поет мотив знаменного салюта. Два-три коротких звука в трубу.

Неожиданно забил барабан.

Жученко: Что же тут стоять? А где дежурная?

Гедзь: Пошла посмотреть.

Из музыкантов: Жучок, куда же инструменты?

Жученко: Сейчас.