Я кивнул. Я подозревал, что она использует волшебство, – совсем по чуть-чуть, по паре минут в неделю. Очень трудно отказаться от рунной магии, если ты ею владеешь.
– Но теперь я не буду использовать магию совсем, – сказала Мира.
Я уставился на неё, в первую очередь на волосы – нет ли седого волоска? Хотя Мира бы его вырвала…
– Девять месяцев не буду, – добавила Мира.
У меня всё внутри ухнуло. Я сглотнул и спросил:
– Что, точно?
Мира кивнула. Сидела, смотрела на меня и ждала.
– Никакой магии, – сказал я озабоченно. – Это уж точно. А гладит пусть служанка.
Есть лишь одно различие в рунной магии для мужчин и женщин. Женщины не могут колдовать, если они ждут ребёнка.
Во всяком случае, если хотят его дождаться.
Даже самое мелкое и лёгкое волшебство в этом случае опасно. Это ведь только женщина стареет, её время уходит, ребёнок живёт своим временем.
Если речь о мгновении, о минуте, то ещё может пронести. А если на магию тратятся часы – ребёнок умирает. Связь между матерью и нерождённым дитём не выдерживает волшебства.
Конечно, если женщина-волшебник не хочет иметь ребёнка, она наоборот вовсю пользуется этим…
– Что скажешь? – спросила Мира настороженно.
– Дай в себя прийти, – честно попросил я. – Неожиданно как-то.
– Меня соседки порой спрашивают, – сказала Мира, – в каком возрасте принято детей рожать в Тёмной Империи. Не болею ли я часом… Нет, ты не подумай, я не из-за этого…
Она снова замолчала. И я молчал.
– Я понимаю, мне двадцать. А ты ещё моложе. Но вот это… тело… – Мира провела по лицу рукой. – У него свой счёт. Оно кричит, что ему уже много лет. Что оно давным-давно готово. Что оно хочет родить. Продолжиться в вечности, а не истлеть бесследно. Может быть, ты не чувствуешь, Грис. Может быть, тебе кажется, что тебе восемнадцать…
– Девятнадцать почти, – поправил я.
– …а не тридцать. Но это тоже неправда. Нам и восемнадцать, и тридцать. Мы и юнцы, и взрослые люди. С этим придётся жить, сколько уж осталось – столько и придётся. Такая судьба у магов. Такая цена у волшебства.
Мира замолчала, опустила глаза. Добавила:
– Наверное, не время. Мы ведь даже не решили, остаёмся ли здесь навсегда. Если ты скажешь, что не стоит… я пойду и поглажу простыни.
Я встал, шагнул к ней, обнял. Поцеловал в макушку. Кажется, Мира тихонько плакала, но я не хотел и виду подавать, что это заметил.
– Я тебе поглажу! – пригрозил я. – И посуду нечего мыть: у нас что, прислуги нет? Лучше возьми книжку и почитай.
– Все давно прочитала.
– Я схожу в книжную лавку. Там привезли три тома модного сочинителя из Восточных Провинций. Отпечатано в типографии, одно удовольствие в руки взять. Назидательные и развлекательные истории о похождениях магов, о сражениях между хорошими и плохими, о заколдованных и проклятых амулетах.
– Выдумка, что ли?
– Ну да, неправда. Но очень интересная неправда. Проклятое кольцо с тайными рунами, злодей-волшебник…
– Ты рад или нет? – спросила Мира прямо.
Я подумал.
– Наверное, рад. Только ошарашен. Я думал мы как-нибудь попозже об этом подумаем.
– Да куда уж позже! – сказала Мира. – Моя мать в пятнадцать замуж вышла, в шестнадцать брата родила, в семнадцать – сестру… ну, ту, что умерла от красной сыпи, я рассказывала…
В Западных Княжествах было принято выходить замуж не раньше семнадцати, а то и восемнадцати лет (мне кажется, это потому, что дочери очень много работали по хозяйству, помогая родителям сбивать масло и пасти скот). Но вообще-то Мира права. Мы не дети, и даже выгляди на свой возраст, о наследниках стоило задуматься.
– Я рад, – сказал я. – Я пойду и куплю тебе книжку, чтобы ты могла с чистой совестью ничего не делать.
– Сама схожу, – решила Мира. – Спасибо, но хочу прогуляться. А ты… я же знаю, чем ты занимаешься. Иди уж!
Она встала (никаких следов слёз, но я знал, что они были), и мы некоторое время целовались, обнявшись.
Если честно – мне всё-таки было не по себе.
Натурфилософам для работы нужна лаборатория со столом для вивисекции; всяческие стеклянные колбы, реторты, пробирки и перегонные кубы для экспериментов с жидкостями; химикаты щелочные, кислотные и нейтральные; хирургические инструменты и пневматические нагнетатели для операций; яркие лампы на газе или земляном масле для должного освещения; лупы и микроскопы для тонкой работы; медицинские банки и электрофорные машины для создания электричества; оранжерея, виварий и клетки для содержания существ природных и монстров; некоторое количество рунных амулетов для поддержания жизни в том, что иначе бы умерло; хорошая библиотека с книгами, содержащими разрешённое и запретное знание.
В общем – очень и очень многое, стоящее больших денег.
И очень хорошо, что это так, иначе натурфилософов со скальпелями в руках было бы больше, чем собак нерезаных.
Волшебнику для работы требуются лишь чистая бумага, остро отточенный карандаш и твёрдая рука.
И мозги, конечно.
Линейки, циркули, шаблоны, схемы и книги тоже не помешают, но это всё не обязательно.
Так что натурфилософия – наука для богатых, а магия – для бедных.
Зато посмотрел бы я на доктора Ирбрана или доктора Секта, попытайся они заняться своим искусством в другом государстве. Я уж не говорю о том, что даже эксперименты на животных не очень-то нравятся обывателям, что же касается экспериментов на людях, то тут и власти начинают хмуриться. Мучить живых людей и выжимать из них соки – привилегия правительства, а не учёных.
Таким богатым, как натурфилософ, я не был, но и к бедным странствующим магам, рисующим свои руны в пыли грязным пальцем, тоже не относился. У меня был свой дом, а в доме, на втором этаже, кабинет – маленькая комната с видом на наши цветники, кусок улицы, дом господина Снобели, дом госпожи Аувиш и кусочек реки. У окна стоял большой письменный стол, на нём две стопки бумаги – потоньше и посерее – для черновиков и плотной белой – для окончательных построений. Карандашей было две коробки – и цветные (иногда помогает в работе), и чёрные, разной твёрдости и остроты заточки. Стояли две точилки и лежал старый скальпель, им затачивать удобнее всего, если рука набита. Линеек, транспортиров, циркулей, шаблонов было два выдвижных ящика. Помимо яркого света через большое окно, стол в вечернее время освещала газовая лампа с большим карбидным бачком и зеркальным отражателем. Кресло у стола было жёсткое, в таком удобно работать, но не разнежишься.
Да, ещё на столе лежала большая аспидная доска с алюминиевым стержнем для письма. Самые первые наброски удобнее делать на ней, экономя бумагу.
Я сел в кресло, посмотрел на спокойное течение Шпии, на госпожу Аувиш, возившуюся в своём саду – ожидалось похолодание, и она укрывала грядки с луковицами тюльпанов. Окно было открыто, и в кабинете было холодно, но это и бодрило. Зато небо чистое, и солнечный свет
