И почему-то мне показалось, что за этой фразой стоит нечто гораздо большее, чем то, что случилось сегодня в аудитории. Я улыбнулась в ответ, про себя решив до конца разобраться в том, кто же такой этот альв. И созвучно моим мыслям Вир, склонившись, выдохнул мне в губы:
— Нари… Ты моя загадка, моя любимая головоломка, которую я очень хочу разгадать.
Взгляды пересеклись. «Попробуй», — говорил мой. «Непременно», — отвечал его.
Впрочем, у такой безмолвной дуэли был еще один большой плюс: я окончательно успокоилась и домой вошла если не умиротворенная, то уже не взрывоопасная.
Но только мой покой длился ровно четверть минуты.
Когда я стояла в холле, а Вир уже поднимался по лестнице к себе, в дверь позвонили. Крик Генри: «Не открывай, это она!» застал меня ровно в тот момент, когда я уже начала отпирать замок. И зачем я только не послушалась кузена?
В прихожую ворвался ураган. Весил он под двести фунтов, орал так, что у меня были все шансы получить контузию. Или оказаться размазанной ровным слоем по стене звуковой волной. И второе — предпочтительнее. По крайней мере тогда я точно не услышала бы проклятий, изрыгаемых соседкой.
Глядя на то, как троллиха кипит праведным гневом, я поняла — вот он, залог победы в любой войне, причина удачного штурма самой неприступной цитадели. Не слова полководца вдохновляют на бой, не громкие красивые лозунги или жажда наживы. Нет, любая мотивация и рядом не валялась с обычной злостью. Злость — это то, что заставляет презреть опасность, походя перемахнуть через самую высокую преграду, сражаться, когда другие обессилели и готовы сдохнуть, вгрызться зубами в горло вооруженного врага и победить. Все это обычная, элементарная, простая, очень сильная злость.
Именно такой ныне полыхала соседка.
— Вы! Сволочи, гребаная семейка чернокнижников! Что вы сделали с моими розами?
Словно поясняя ее слова, с улицы грянуло:
Мой вервольф жандармом служит. Длинный жезл у него. Говорит, что с ним гуляет, А сам кобелит с Марго.[5]Голос роз, весьма мелодичный, сочетался с текстом похабной частушки так же органично, как если бы на арфе попытались сыграть военный марш. Не сказать, чтобы совсем не выходило, но результат был весьма оригинальным. Едва отзвучал первый куплет, как за ним послышался второй. Вот только узнать, чем кончилось дело у перевертыша с его возлюбленной, я так и не смогла, потому что вновь раздался крик троллихи:
— Что вы, гады чернокнижные, сотворили с моими цветочками?
— Вообще-то мы пытались с ними договориться. — Генри храбро высунул голову из-за угла. — Как и советовал Йоко.
Соседка от такого признания слегка опешила, а я, воспользовавшись тишиной, поспешила уточнить:
— И как именно вы с ним договорились?
— Дали взятку: напоили остатками рома… — признался Генри.
Видимо, близнецы руководствовались принципом: с тем, с кем нельзя поговорить, всегда можно вместе распить кружечку рома. Других, хотя бы относительно логических объяснений произошедшему у меня не было.
— Они еще и спаивают мои розы! — завопила соседка.
Именно этот момент выбрал жандарм, чтобы постучать в нашу дверь. Зря.
Блюститель правопорядка просто хотел сделать замечание владельцам куста, нарушавшего покой честных граждан. А поскольку оный безобразничал под окнами семейства Россов — то нам. Но как только жандарм заикнулся об «устранении» и намекнул, что в противном случае куст нужно будет срубить. Демон все побери! Троллиха в ярости — это мощно. Порвать голыми руками сдерживающий аркан жандарма, поставить ему фингал и спустить с лестницы… Теперь я понимаю, почему люди, эльфы, вервольфы и цверги предпочитали не воевать с троллями, а договариваться миром. Мало того что магия на них практически не действует, так и силушкой природа не обделила.
Но там, где потерпели поражение чары и дубина, справился хлороформ, которым плеснули в разошедшуюся троллиху. И ведь сработало же! Вот только откуда Вир, сбегавший за чудесной жидкостью к себе в комнату, об этом знал? Он так уверенно вылил сонный эфир на соседку, как будто не раз проворачивал подобное.
Троллиха осела. Прямо на жандарма, решившего пойти на повторный штурм нашего крыльца. В итоге пришлось спасать уже его. Из-под завала сладко посапывающей соседки. В участок смотрящую счастливые сны дебоширку отправляли уже поздним вечером. Я сама, нанюхавшись паров, непрестанно зевала, но организм, закаленный и не такой алхимической пакостью, не сдавался.
— Нари, ты едва на ногах держишься, — заметив мое состояние, категорично заявил Вир. — Иди спать.
— А куст… — протянула я, едва сдерживая зевок.
— Я с ним разберусь.
— Хорошо… — согласилась я.
Сил выяснять, как именно разберется, да и вообще что-то говорить не было. Я пошла к себе и просто упала на кровать. Но провалиться в мир грез мешали сомнения. Они терзали меня.
Рука сама собой потянулась к амулету связи. Алекс. Едва увидела проекцию подруги, как задала вопрос в лоб:
— Разные мужчины при одинаковых обстоятельствах целуются по-разному или одинаково?
— Могут и похоже, а могут и по-разному. А ты с какой целью интересуешься? — прозорливо уточнила подруга. Голос у нее, в отличие от моего, был до безобразия бодрым.
— С эмпирической! Исследование пишу, — фыркнула я.
И тут же зевнула. Все-таки сонный эфир — зло. Но, как говорится, в борьбе с еще большим злом оно эффективнее, чем самое прекрасное добро.
— Если для дипломной, то тут теорией не обойтись, придется и в практической части лично участвовать, — хихикнула Алекс и, глядя на мой мрачный вид, потребовала: — Рассказывай!
А вот этого мне делать крайне не хотелось. Я, решив потянуть время, пробормотала:
— Я на ходу засыпаю… — И широко зевнула.
— Значит, клюя носом, ты как бы между прочим решила узнать, одинаково ли целуются разные парни? — тоном «если не расскажешь сама, я все равно выпытаю из тебя правду» осведомилась Алекс.
Подозреваю, что при подобных «пытках» костер инквизиции покажется мне приятным курортом.
— Давай завтра, — ушла я от прямого ответа.
— Хо-ро-шо, — по слогам отчеканила подруга и отключилась.
Обиделась. Но работать дворником и цирюльником одновременно, в смысле заметать следы и пудрить
