Представляешь?! Дождь. Глина совсем стала жидкой. Черпаем ведрами, буквально льем в бадьи, вытаскиваем наверх. Стучат движки. Моторы тянут воду. И играет баян.
Мы все жмем что есть силы, а баян сквозь дождь выдает нам марши. А когда вдруг раздались звуки «Священной войны», у меня мороз по коже прошел: словно мы в бою!
Вот так-то. Пиши чаще.
Привет маме и отцу. Пусть поправляются.
Целую тебя!
Твой Григорий».
«У меня в шкатулке новый камешек. И опять его положили Элле. И снова была записка: «Элла, это — вам!»
Эллу подарок не обрадовал:
— Меня купить хотят, что ли? Так я не продаюсь! Люда! Возьми и этот. Дарю!
Я взяла, поблагодарила.
Камень розовый, с сиреневым отливом. Может быть, аметист?
Странная Элла! Неужели ей не жалко камешков? Все-таки есть у нее в характере что-то недоброе, резкое. Это все война. Во время войны ее родителей расстреляли каратели. Мать поставили к стене с маленькой дочерью на руках. Когда односельчане подошли к расстрелянным, девочка оказалась невредимой. Так началось ее сиротство. Спасибо добрым людям: вырастили.
Теперь расскажу о самом главном: я работаю в школе. Директор предложил мне вести четвертый класс. Я пошла в комитет комсомола, и Юра меня благословил.
— Ты здорово работала каменщиком, — сказал он, — мы тебе можем доверить растить нашу смену.
Стала я говорить с учителем, который вел до этого мой класс. Этот Ямушкин приходил на уроки в нетрезвом виде. За вторую четверть у него было двадцать три неуспевающих.
Ямушкин меня ошеломил. Тот — вор, тот — хулиган, тот может убить, и рука не дрогнет. А Колова он вообще к урокам не допускал.
Я Колю Колова пустила на урок: понравился мне. Глаза доверчивые, и в них столько ума, как будто он и Ямушкина, и меня, и всех видит насквозь.
— Почему ты, Коля, приходишь без книжек, без тетради, без ручки?
— Хочу — и прихожу.
Беру со своего стола ручку, тетрадь. Даю ему.
— Я и свои мог иметь, если захотел бы.
Половину урока сидел, не притрагиваясь к ручке, а потом стал писать. Книг и тетрадей так и не принес. Дала ему.
Как-то после уроков говорю:
— Хочешь — здесь уроки делай.
— Ладно!
Я радостная вышла, чувствую — победа... Вернулась, а его уже нет.
Пришла к нему домой.
— Жаловаться пришли?
— Нет, посмотреть, как ты живешь.
Поговорила с матерью. Тоненькая, хрупкая, вот-вот переломится.
Коля переменился, по устным стал даже четверки получать. Однажды говорит мне:
— Отец к вам придет.
Я отчего-то разволновалась.
Пришел мужчина. Тяжелый такой, и шаг у него тяжкий, а глаза красные. Глянул на меня, слова не сказал, повернулся и ушел. А на следующий день Коля отказался отвечать, вытащил резинку, стал стрелять из рогатки.
Я стою, мел в пальцах перекатываю:
— Колов, выйди из класса.
А он словно и не слышит.
Снова пошла к нему домой. Открыла его мать с припухшими глазами. Еще тоньше стала. Волосы расчесывает, и они в гребне остаются пучками,
— Простите, Людмила Семеновна. Я ничего не могу сделать. Муж пьяница. Бьет и меня и сына.
Так я и ушла ни с чем. Директору говорю:
— Не могу, видно, работать!
Восьмого марта написала директору заявление. Собралась перед уроками зайти и сказать о своем твердом решении уйти. Подхожу к двери директорского кабинета, а тут звонок.
Вхожу в класс. Тишина мертвая. Все стоят, не шелохнутся. Лица торжественные, праздничные и загадочные. Глянула на стол, а там стопка книг новеньких. Около книг — чернильный прибор и кувшинчик. Выходит староста, как раз тот, который, по словам Ямушкина, может убить человека, и рука не дрогнет. Говорит дрожащим голосом:
— Поздравляем с Международным женским днем. Примите скромный подарок от нашего класса.
Я растерялась:
— Зачем? Зачем это вы? Не надо! Садитесь, дети.
И тут они хором, негромко, но так дружно:
— Не сядем, если не возьмете.
Тут я уж села. А они стоят.
— Спасибо, спасибо! — я глаза вытерла.
Скомкала свое заявление. Начала вызывать к доске. Они так отвечали! Одни пятерки! Случайно назвала фамилию Коли Колова. Ответил лучше всех! Я даже не могла сказать, чтоб он после ответа вернулся на место, только кивнула, потому что слезы стояли в горле. А после уроков они меня всем классом до дома провожали».
'Один плюс два'
Багряную ткань пионерского знамени раздувало легким ветром. Откинув голову, знаменосец шагал, стараясь ступать в такт барабанному бою. Колонна подошла к Дмитрию Цареву, замерла.
— Пионеры Шелехова на воскресник по очистке территории электролизного цеха прибыли! — отрапортовал Коля Колов.
— Спасибо, товарищи пионеры, — серьезно ответил Дмитрий. — Мы вас ждали. Лопаты вам приготовлены.
На воскресник сходились и взрослые. Пришли с баяном, с аккордеоном. Прибыли комсомольцы во главе с Юрой.
Дмитрий, по поручению комитета комсомола отвечавший за проведение воскресника, первый вонзил в грязь лопату. Он не слышал шуток, веселого гомона, смеха. Он вспоминал все, что произошло давным-давно и совсем недавно — меньше двух лет назад.
...На серый камчатский берег море выбрасывает грузчика Константина Царева — отца Дмитрия. Выпил, пошел на байдарке... И море вышвырнуло его, брезгуя принимать пьяного на свое дно. Дмитрию пять лет.
Приехали с матерью в Ангарск. Он строиться начинал. Поезда шли через каждые десять минут. А мать — стрелочницей. Отчим сует Диме листья табака. Сколько их пришлось искрошить!
Голубей разводить не смей, кроликов заводить и не думай, на коньках кататься — выпорю, сиди и кроши вонючий табак. И дни летят, как едкие табачные крохи.
— В детдом не пойду! — он вырывается из рук отчима.
— Хулиганю и буду хулиганить! — озлобившись, кричит он в школе.
— Ну и пусть исключили! Лучше я буду в ремесленном, выучусь на токаря.
