Найквист коснулся пустой кобуры, обвязанной вокруг живота. Он был безоружен. Но к чему сейчас переживать о таких вещах? Существует множество способов убить человека. Сняв кобуру, он бросил ее через забор в кусты, растущие позади платформы.
Перед глазами снова возникло охваченное ужасом лицо девушки.
Пытаясь избавиться от видения, он потряс головой и взглянул на часы станции. Циферблат мерцал под бледной лампой – единственным источником света. Часы показывали двадцать пять минут десятого. Не осознавая, что делает, он перевел свои часы на то же время.
Из головы не выходило то, что Пирс сказала ему во время допроса: «Больной придурок. Ты даже не подозреваешь, насколько далек от истины».
Что она имела в виду? Это его беспокоило. Он попытался вспомнить, что привело к этой фразе. Что-то о Бэйле, о цели Патрика Бэйла во всем этом…
Нет, пока он не мог вспомнить.
Поезд остановился у платформы.
Найквист выбрал пустой вагон. На следующих остановках вошло несколько людей, но пока их было немного. Это были одинокие ночные пассажиры, возвращавшиеся из утраченного и пустого периметра темного неба обратно, в Центральную тьму, или оттуда к дневному свету. Он случайно услышал, как молодая пара обсуждает последнее убийство Ртути.
Их заставила замолчать темнота туннеля.
Найквист коснулся своих ран на плече, около виска и на лице. Только теперь он начал осознавать, какие повреждения получил.
Он, должно быть, выглядел как гадкое, окровавленное и зверски избитое существо. Он достал из кармана чистый носовой платок и вытер лицо. Посмотрев на вышитый на ткани глаз, он вспомнил о потерянной любви и вдруг обрадовался, что взял с собой два носовых платка. Глупо было радоваться такому, но ничего не поделаешь: небольшой акт самопожертвования в долгой грустной ночи. Этого было достаточно, чтобы заставить его улыбаться и плакать одновременно.
На следующей станции в поезд вошла семья из двух взрослых и двух детей. Люди держались на расстоянии. Дети смотрели на Найквиста и перешептывались.
Найквисту было все равно. Он едва их слышал.
Он чувствовал, что его жизнь была почти полностью окутана тьмой, пока внутри не забрезжил свет, подобно цветному сигналу в конце колеи. Этот свет приобрел очертания, когда он закрыл глаза: комната, гостиничный номер, часы над зеркалом, девушка…
Найквист вздрогнул, ощутив покалывание в затылке. Казалось, кто-то соединил два проводка, создавая еще одну вспышку света. Вот оно! Ему пришлось убить Элеанор, потому что теперь она была Ртутью. В какой-то мере она взяла на себя роль своего отца. Он вспомнил ее заявление о том, что она умеет манипулировать временем и делала это с детства. Если она умела заставить часы возвращаться на несколько минут назад, могла ли она также красть время? В этом городе извращенного времяисчисления это явно было возможно. И она уже начала свою миссию: ее первая жертва уже была выбрана и убита, прямо здесь, в Ночном районе, после того как она сбежала из гостиничного номера. Он слышал это по радио. И она на этом не остановится. Другие жертвы…
Он почувствовал, как на него наваливается правда. Убийство Элеанор не было событием в будущем.
Это было будущее желание.
Вот что открыло ему киа. Наркотик не предсказывал будущее, он предсказывал будущее желание потребителя. Его стремление, потребность. Импульс был настолько силен, что он даже вырвался из лап полуночи.
А что если сбежать из города?
Да, конечно! Он останется в поезде, вернется в Дневной район, заберет из офиса наличные, а затем сядет на другой поезд или автобус. Уедет в другое место. Куда угодно, настолько далеко, насколько хватит денег. Пересечет границу и найдет место, где поселиться, другой город. Место, где часы движутся в одном лишь темпе. Оставит мир искаженного времени позади себя раз и навсегда и, сделав это, избавится от убийственной задачи, какой бы необходимой она ни была.
Это было просто. Он сбежит.
Это будет его путешествие.
Найквист откинулся на спинку сиденья. Поезд ехал уже довольно долго, в маленьких кварталах и выселках по пути входили и выходили люди, и сейчас вагон занимало всего около полудюжины человек.
Поезд остановился на очередной станции.
Тьма немного рассеялась, что свидетельствовало о приближении к границе сумерек. Обычно он волновался перед пересечением границы, но теперь ему хотелось просто вернуться в Дневной район: он вытерпит это.
Найквист ждал, когда поезд снова тронется.
Этого не произошло. Один за другим оставшиеся пассажиры встали со своих мест и вышли на платформу.
Найквист остался один.
Поезд стоял совершенно неподвижно.
Он ждал.
Через несколько минут подошел охранник. Забавно, Найквист думал, что сейчас ему достанется за то, что у него нет билета, но вместо этого охранник сказал, что это конечная остановка.
– Но мне нужно попасть на дневную сторону, – сказал Найквист.
– Извините, сэр. Проблемы в Сумрачном районе, с рельсов сошел поезд. Сегодня по этой линии границу не пересечь.
Он не мог в это поверить.
– Но я должен добраться до Дневного района. Это срочно.
Охранник покачал головой.
– Вам нужно пересесть на другой поезд.
Поднявшись, Найквист подошел к двери вагона, спустился на платформу и сразу же увидел название станции.
Вечерняя звезда. Тринадцатый участок.
Странно, но он откуда-то помнил это название.
Раздался низкий и заунывный свисток. Поезд отъехал от платформы, исчезнув в темноте Ночного района. Наступила тишина. На небе виднелось несколько звезд. Особенно выделялось странное созвездие, известное под названием Рана, висевшее над станцией, словно ожерелье из драгоценных камней в форме кривого шрама. Найквист огляделся. Единственная лампа бросала желтое пятно света на бетонную платформу, и за ним можно было различить одинокую фигуру. Звучала музыка. Найквист двинулся на звук. Это был старик, игравший на скрипке, тот самый слепой музыкант, которого он уже видел дважды. Тот же деревянный ящик, на котором стоял скрипач, та же оловянная чаша с несколькими монетами, лежащими внутри, тот же потрепанный инструмент, та же криво надетая шляпа, тот же черный невидящий взгляд в глазах пожилого человека. Только музыка была другой. Сама мелодия, казалось, осталась практически такой же, но в Дневном районе она исполнялась в дикой, дерганой манере, а теперь звучала медленно и была наполнена потусторонней гармонией. Музыка играла так, словно была соткана из воздуха сумерек, словно каждая
