Сын сенсея встал между мной и наглым слугой:
– Прошу вас! Позвольте ему говорить дальше!
Я утратил дар речи. Наследник семьи Ясухиро вступился за чужого слугу? За презренного каонай?! Неужели небо рухнуло на землю?!
Рухнуло. Сто лет назад взяло и рухнуло, сделав землю чистой.
Поза Цуиёши, его лицо, горящие глаза – всё выражало самый неподдельный, острый интерес. С таким же интересом, должно быть, он следил за поединком женщины с мужчиной – прячась в кустах самшита, дрожа от возбуждения, стыдясь порыва, но не в силах противиться искушению.
– Мигеру, поблагодари господина Ясухиро за милость, оказанную тебе, недостойному.
Каонай поклонился:
– Спасибо, господин. Вы очень добры.
– Значит, по-твоему, она хотела, чтобы её убили?
– Я глубоко убеждён в этом. Maestro, ваша demostración была великолепна, – Мигеру ещё раз поклонился Цуиёши, и я понял, почему никто из дознавателей не хотел брать этого безликого в слуги. – Думаю, ученик уже превзошёл её. В силе – наверняка. В скорости. Она это знала. В умении? Не знаю. Скорее всего, тут они были равны. Что оставалось у женщины в запасе?
Каонай помолчал, словно ждал нашего ответа, не дождался и ответил сам:
– Опыт. За женщиной оставался опыт. Ещё хитрость и хладнокровие. Она ярила ученика, как matador ярит el toro красным плащом. Надеялась: он потеряет голову и убьёт её в честном бою. Matador так не поступает, matador сам убивает el toro. Но тут не corrida, а она – не matador.
Мигеру замолчал. Я смотрел на него, потрясённый. Не знаю, кто кого ярит у него на родине красным плащом, но всё остальное… Неужели он смог это увидеть?! Неужели он прав? Обилие незнакомых мне слов, засоривших речь Мигеру, говорило о том, что безликий взволнован сверх всякой меры.
– У кого вы учились?
Совершенно забывшись, Цуиёши обратился на «вы» к презренному каонай. Поза Мигеру неуловимо изменилась. Он стал выше ростом, выпрямился, развернул плечи. Потомственный самурай!
– Моим учителем был дон Карлос де Эспиноза, primera espada… Первый клинок Кастилии. Gran maestro! Позже я учился на улицах Мадрида и Барселоны, в тавернах Севильи и на палубе «Меча Сантьяго». Нас брали на абордаж. Мы брали на абордаж. Как видите, я выжил.
Он сгорбился, словно его ударили палкой. Втянул голову в плечи:
– Прошу меня простить. Нет, я не выжил. Я сказал глупость.
– Вы убивали? – тихо спросил Цуиёши.
– Да, много раз.
У Цуиёши невольно вырвался вздох. В этом вздохе я услышал зависть, равной которой не было отсюда до бездн преисподней. Но сын учителя более ничем не проявил обуревавшие его чувства.
– Мне искренне жаль, что вы – безликий. Примите мои соболезнования.
– А уж мне-то как жаль, господин!
Под маской карпа забулькал горький смех.
– Простите меня, Рэйден-сан, – Ясухиро-младший повернулся ко мне. – Я забылся. Чтобы увидеть подоплеку этой схватки, тем более в моём ничтожном представлении, нужен больший опыт, чем есть у вас. Я говорю не только о боевых навыках. Для этого нужно самому учить других, видеть в их ошибках свои. У вас ещё всё впереди, не сомневайтесь.
– Цуиёши-сан, вы слишком добры ко мне. Я приложу все силы, чтобы достичь должного мастерства. Но пока я его, как вы верно заметили, не достиг, я нуждаюсь в ваших пояснениях.
– И вы их получите.
– Вы сказали, она давно это задумала? Погибнуть в честном – подчеркиваю, честном! – поединке с учеником? С целью захватить его тело? Вы это имели в виду?
– Именно так. Я видел, как она хладнокровно выводила ученика из себя. При этом сама она сражалась в полную силу. Поддайся она, подставься под удар – фуккацу превратило бы её в безликую. Вам это известно лучше моего. Это был не случайный порыв, а замысел, который она вынашивала годами. Сила, скорость, мастерство – она выжала из ученика всё, чем он овладел под её руководством, и это было выше её собственных возможностей. Молодой Кубо был идеален, за исключением одного недостатка: на таком уровне он терял самообладание. В этом она и видела шанс. Он бил честно; он бы и убил её честно, просто потому, что не сдержал бы меч. Может ли человек, способный хладнокровно принести в жертву собственного ученика, преподавать в додзё моего отца?!
Я услышал другое: «Если она сделала это один раз, не сделает ли со временем снова?»
– Это всего лишь мои выводы, – закончил Цуиёши после долгой паузы. – Мысли и слова. У меня нет доказательств. Раз она не стала безликой – не было и преступления. Если её оправдала карма – в чем её могу обвинить я? В чём я могу обвинить его?!
– Я услышал вас, Цуиёши-сан. У службы Карпа-и-Дракона также нет претензий к господину Нобуюки-второму. Но поверьте, я буду присматривать за ним. Я не такой мастер меча, как он; вероятно, мне никогда и не стать таким. Но зрение у меня не хуже, это точно.
Сын сенсея ответил поклоном и начал спуск к морю.
Идя за ним, я размышлял о том, что Нобуюки-второй обманул меня не дважды, а трижды. Замысел онна-бугэйся не удался. После падения она была искалечена, но выжила. Рассказ Цуиёши целиком и полностью совпадал с показаниями птицелова. Женщина-улитка? Нет, птицелову не привиделось со страху. Выходит, в хижине лесорубов между госпожой Йоко и её учеником не было никакой схватки из-за диплома, а значит, не было и несчастного случая. Что за схватка между калекой со сломанной спиной и молодым, полным сил, умелым бойцом?!
Ложь, завернутая в ложь.
Но как же она всё-таки добилась своего?
3
«У нас тоже история?»
– …я виновен, сенсей. Мне нет прощения! Из-за меня вы стали калекой!
Женщина, укрытая ворохом одежды, молчит. Мёртвыми глазами глядит мимо ученика, в очаг. Там рдеют угли, постреливая редкими искрами.
Молодой самурай одет в белое нижнее кимоно. Он берёт нож. Долго смотрит на лезвие.
– Я всё исправлю. Я отдам вам своё тело!
Фигура в белом расплывается в глазах женщины. Слёзы? Она разучилась плакать. Дым от очага? Или после падения со скалы она повредила не только спину? Что случилось с её зрением?
Не имеет значения.
– Что ты исправишь? Что?!
Она думает, что кричит. Но с губ срывается лишь хриплый шёпот.
– Хочешь, чтобы я стала безликой?! Лучше смерть!
– Нет! Не лучше!
– Отдай мне нож! Я сама перережу себе горло!
Она тянет к нему руку. Рука дрожит. Комнату заволакивает туманом. В нём движутся и спорят зыбкие силуэты.
Оба движутся, оставаясь на местах.
– Я возненавижу вас, сенсей.
– Ты сошёл с ума!
– Я смогу! Я вас возненавижу и убью. Вы займёте моё тело и сохраните лицо.
– Безмозглый глупец! Тебе не обмануть карму!
Ученик пробует ногтем остроту лезвия. Кивает в такт своим мыслям.
– Война, – говорит он, – это путь коварства и обмана. Карма? Значит, война с кармой.
Оставаясь на коленях, белый призрак нависает над ворохом одежды. Над блестящим от
