Нобуюки Кубо встает, совершает круг по сцене, показывая, что это не телесное его воплощение, а тень, дух, тайные мысли.
Дух Кубо:
Что она говорит? Будда Амида, ты слышишь, что она говорит?! Эта женщина – мать лжи, мастерица обмана. Замысел её – зло, поступки – зло, и даже сейчас она плетёт интриги. Какой брат? Он умер в младенчестве! Ты хочешь одурачить меня, подлая? Меня, преданного тебе ученика? Преданного тобой?! Ну так я превзошел всю твою науку и сердце моё пылает гневом. Я отомщу тебе, отомщу так, что ты будешь жить, будешь жить в теле, которое выбрала, проклиная каждый день!Возвращается на прежнее место, садится, становясь прежним Нобуюки Кубо.
Нобуюки Кубо:
Сколь печальна твоя повесть, сенсей! Нет подлости в твоём замысле, нет и гнусного предательства. Слёзы текут по моему лицу, решение зреет в моем сердце. Сейчас я убью тебя своими руками, и ты возродишься мною, тем, кого создавала все эти годы. Это меньшее, чем я могу отплатить за твою доброту!Встает с ножом в руках, делает шаг к госпоже Йоко.
Сидзука Йоко:
Остановись, безумец! Если ты убьешь меня из милосердия, я потеряю лицо. Зачем мне такая жизнь? Лучше участь калеки!Нобуюки Кубо (приближаясь):
О нет, ничуть не лучше! Потеря лица – пустяк, ничтожная малость. Здоровое, сильное тело – вот цель, вот желанный итог, воплощение мечты. Я принял решение и не отступлюсь, я встал на путь и не сверну с него.Сидзука Йоко:
Остановись, безумец!Нобуюки Кубо:
Прими мою жертву, наставница, мне больше нечем отблагодарить тебя!Дерутся, Кубо рассекает ножом горло женщины. Встает над трупом, бросает на госпожу Йоко красную ленту – символ текущей крови. Снимает с нее женскую маску, снимает свою мужскую. Надевает женскую маску, поверх нее – мужскую.
Сидзука Йоко (воплощаясь заново):
Горе! Великое горе! Моё лицо! Сейчас я утрачу его навсегда.Хор (смыкаясь вокруг неё):
Всё видит благой будда, даже то, что невидимо для смертных. Сколь ни говори, что убиваешь из милосердия, сколь ни убеждай в этом себя, но если убиваешь из мести, если душа твоя горит огнем войны, идет по пути коварства и обмана, так оно и будет, так и запишется на облаках, потому что нет милосердных войн, нет святого мщения. Убитый из мести сохранит лицо, станет Кубо-вторым, продолжит жизнь мстителя. Но что он потеряет? Что утратит? Не узрим мы потери, а будда промолчит.4
«Я не испытываю сожаления»
На въезде в Акаяму нас встретил караул отца.
Досмотр на этот раз вел не Икэда, а Нисимура. Благодаря его расторопности всё прошло быстро, без задержки. Отец не вмешивался. Сидя на чурбачке возле будки, он чинил боевой ухват – тот самый, с помощью которого отец летом задержал опасного преступника. На меня Торюмон-старший даже не обратил внимания.
Ну, или сделал вид, что не обратил.
Усталая кобыла шла шагом. Я не понукал её, качаясь в седле. Пожалуй, я устал не меньше кобылы, и утомление тела было слабее усталости души. Миновав поворот в горы, к храму Вакаикуса, где на кладбище покоился прах бабушки Мизуки, я услышал эхо храмовых гонгов. Почудилось, наверное. В ушах звенит, вот и гонги. Дальше начались жилые кварталы, мы проехали мимо дома торговца рыбой, высланного из города за ложное фуккацу. Сейчас в доме жили совсем другие люди: семья чиновника полиции. У дома курил трубку досин Хизэши: ждал начальство.
Он помахал мне рукой, я ответил ему тем же.
За третьими квартальными воротами нас ждала лавка аптекаря Судзуму. Я отвернулся, чтобы ненароком не встретиться взглядом с аптекарской дочкой. Вдруг она выйдет на крыльцо? Выглянет из дверей? Мне до сих пор было больно смотреть на Теруко-тян, хотя временами очень хотелось перекинуться с ней хоть словечком.
Лапшичная дядюшки Юичи. Зайти перекусить?
Нет, позже.
Я бездарен в поэзии, живописи и каллиграфии. Но мне казалось, что я еду не по городу, а по событиям последних месяцев, так круто изменивших мою жизнь. Переписываю эти дни заново, придавая каждому новый смысл.
Она ждала меня на улице, возле ворот дома сенсея Ясухиро. Молодой широкоплечий мужчина прислонился к стене, глядя, как мы приближаемся, а я видел женщину с рассеченным горлом. В руках госпожи Йоко была нагината, как если бы она готовилась к бою.
Она не могла знать, когда я вернусь и какой дорогой поеду. Не могла и всё же ждала. Почуяла, должно быть. Нюх, как у волка.
Не поздоровалась. Не поздравила с благополучным возвращением. Она всегда сразу переходила к главному, не тратя время на остальное. Правила приличия? Это для других.
– Вы выяснили, почему я не стал безликим? – спросила она.
Она говорила о себе, как о мужчине. Правильно, у неё есть грамота.
Я спешился.
– Да, выяснил.
– Почему же?
Я шагнул к ней, словно хотел обнять или ударить.
– Простите меня, сенсей.
– За что?
– За то, что я не расскажу вам об этом.
