– У меня дела.
– Ночью?
– Так точно. Дурная голова ногам покоя не даёт, знаешь ли. Береги сестру. Увидимся завтра.
Моряк пересёк комнату, на ходу пожимая руки и похлопывая знакомых по спинам, и исчез.
– Выглядишь так, будто потерял топор, а нашёл нож, – заметила Кристофин.
– Не уверен, что нашёл.
Девушка выставила на стол две миски с рагу и плошку с хлебом, а затем, к удивлению Стейнера, села и принялась есть.
– Я ненадолго, – заверила она. – Умираю от голода, а тебе, кажется, не помешает сотрапезник.
Юноша рассмеялся.
– Сотрапезник? Будто с торговцем говоришь.
– Ты ведь кузнец.
Стейнер улыбнулся и придвинул миску.
– Что с Вернером? Он сегодня на себя не похож.
– Наверное, волнуется за Хьелльрунн, – ответила Кристофин. – Они ведь близки.
– Она вечно выпрашивает у него истории про Фрёйу и Фрёйну, таинственных воронов и древние войны. Детские сказочки. Не скажешь, что ей уже шестнадцать.
– Не скажешь, – согласилась дочь трактирщика. – Приглядывай за ней, пока корабль не ушёл, ладно?
Стейнер кивнул, удивлённый, как серьёзно прозвучал голос Кристофин.
– Вообще-то я пришла не для того, чтобы о твоей сестре говорить.
– О чём же тогда? – Он вынырнул из собственных мыслей и теперь барахтался на поверхности беседы.
– А ты не часто болтаешь с девушками, да? – заметила Кристофин.
– Я вообще не часто разговариваю с людьми. Моя компания – это молот и наковальня.
– Может, немного медовухи развяжет тебе язык?
Стейнер взглядом проследил, как она шла по таверне, охваченный восторгом и смущением. День выдался занимательный. Похоже, вечер получится не хуже.
2
Хьелльрунн
«Соглашение с Обожжёнными республиками дало Сольминдренской империи право проводить Испытание по всему Винтерквельду. Нелегко отнимать детей у родителей, но всякий ребёнок опасен. В такие времена велика угроза восстания, и сила Зоркого – в большом войске. Всякое сопротивление должно безжалостно подавляться, а жестокость встречаться беспощадностью».
Из полевых заметок иерарха Хигира, Зоркого при Имперском СинодеХьелльрунн ненавидела кухню. Низкий потолок давил; печь не справлялась, отчего дым стоял завесой; а громоздкий стол занимал полкомнаты. Хьелль устала постоянно обходить огромный деревянный стол. Сколько бы еды на него поместилось, да только выставить нечего – такая вот горькая ирония. Хьелльрунн только и ждала, когда наступит лето, чтобы часами бродить среди лесов в тишине и одиночестве.
Стейнер зачерпнул деревянной ложкой солидную порцию овсянки и плюхнул кашу в миску. Тихонько напевая под нос, он обошёл стол, взял добавку и принялся есть, не обращая внимания на сестру. Марек уже возился в кузнице с какой-то заготовкой.
– Ты улыбаешься, – заметила Хьелльрунн, сама не притрагиваясь к еде. – Первый раз вижу.
Ложка замерла на полпути. Стейнер поднял голову и удивлённо вскинул брови.
– Что?
– И напеваешь. Ты же не любишь музыку.
– Люблю, просто не умею петь. Это ты у нас одарённая – вечно мурлычешь песенки и всякую допотопную чушь.
– Ты ненавидишь музыку, – повторила Хьелль и сама поняла, до чего жалко это прозвучало.
Стейнер пожал плечами и снова занялся кашей.
После короткого молчания Хьелль тоже принялась за еду.
– Давай сегодня обойдемся без песен, Хьелльрунн, – попросил брат. – В городе имперцы, а может, даже Зоркий. А древних богов они недолюбливают…
– Богинь.
– Хорошо, богинь. – Стейнер возвёл глаза к потолку. – Пой лучше в лесу, ладно? И расчешись уже – не голова, а гнездо. Ты что, бродяжка?
Хьелльрунн вскинула руку и, спрятав большой палец, обратила ладонь тыльной стороной к брату. В прежние времена знаком четырёх стихий желали удачи, теперь же – кое-чего другого.
– И не вздумай так махать руками на людях, если не хочешь в назидание лишиться пальцев – солдаты скоры на расправу.
Хьелльрунн вскочила. Внутри всё кипело, как в океанском шторме, а в груди колючим клубком свернулась обида.
– Как можно веселиться, когда вокруг рыскают имперцы и этот Зоркий? Чему ты радуешься, зная, что твоя сестра – ведьма?
Стейнер выронил ложку и вытаращил глаза. В угасающем осеннем свете его лицо казалось совсем бледным.
– Хьелль…
– Прости, – выдохнула она едва различимо за треском очага. – Это неправда. Я не колдунья.
Брат резко потёр лоб, взял ложку, но тут же снова положил – аппетит пропал.
– Я радовался, потому что вчера Кристофин заговорила со мной, и мы отлично провели время. Нравлюсь я ей или нет – не знаю, и не пойму, что делать дальше, но всё равно… – Он задумался, подыскивая слова, но в конце концов просто пожал плечами. – Было весело. А в Циндерфеле с этим туго.
– О, – с трудом выдавила Хьелльрунн.
Повисла гулкая тишина, и кухня вдруг показалась чудовищно громадной.
– Пойду помогу отцу, – сказал Стейнер, поднимаясь. И, пряча взгляд, вышел.
Мыть посуду несложно, а вот подметать при таком здоровенном столе – настоящая пытка. Девушка не хотела выходить из дома и тянула время, но лавки не станут ждать целый день. Она прошла в кузницу и встала, опустив голову. Здесь было ещё хуже, чем на кухне, – вечный мрак, жара, запах гари и пота.
– Нужно купить еду, – попросила Хьелль, когда Марек оторвался от работы.
Стейнер затачивал серп и лишь бросил на сестру мимолётный взгляд. Ей почудилась раздражённая складка между бровей. Однако он сразу отвернулся и вновь занялся лезвием.
– Торговля идёт плохо, и денег на мясо нет, – отозвался Марек. – Разве что на дешёвое.
Хьелльрунн кивнула, и ей в руку легла скудная горстка монет.
– Прости, – неловко пробормотал Марек. Он бесконечно стыдился, что не в силах накормить своих детей досыта.
– Ей не следует идти одной, – тихо заметил Стейнер. – Тут имперцы – мало ли.
Отец явно собирался возразить, но раздумал и, кивнув, вернулся к работе.
Брат с сестрой проскользнули в приоткрытые двери кузницы, и Хьелльрунн решилась заговорить.
– Извини за утро. Я не против твоих улыбок, просто сегодня я сама не своя.
Стейнер приобнял сестру за плечи, притянул к себе и, зарывшись лицом в спутанную копну волос, поцеловал в макушку.
– А чья же? Уж не моя ли?
– Я не то хотела сказать.
– Такая уж мне досталась сестра – сложная, угрюмая, нечёсаная и славная. Другой и не надо.
Хьелль невольно улыбнулась.
– Я извиняюсь, а ты говоришь «сложная и угрюмая»?
– А что надо сделать? – усмехнулся Стейнер, объятия теперь больше походили на стальной захват.
– Отпустить меня, дубина. Я, может, и нечёсаная, а ты – немытый.
Они шли петляющими мощёными улицами мимо приземистых домов и почти не встречали людей – немногие набирались храбрости выйти за порог.
– Тихо сегодня, – заметил Стейнер. – Все попрятались из-за этих солдат.
– Я дальше не пойду, – испугалась Хьелльрунн, чувствуя, что во рту пересохло, а к горлу подкатывает тошнота.
– Нельзя уступать их власти, Хьелль. Это Нордвласт – здесь сердце могучего севера! И как мы можем говорить про нашу силу, если трусим купить еду в собственном городе?
– Я боюсь вовсе не солдат, а Зорких.
– Без колдовской метки страшиться нечего, – возразил Стейнер, но Хьелльрунн уже наслушалась этого вдоволь. Недалёкие и заурядные жители Циндерфела любили бездумно повторять избитую фразу.
Стейнер замедлил шаг и украдкой взглянул на сестру.
– Утром ты сказала…
– Я просто разозлилась. Ничего колдовского во мне нет. Зорких я
