Так почему Сорен здесь?
Кингсли сделал глубокий вдох, но это не помогло ему успокоиться. Голова кружилась от шока. Он рассмеялся без всякой причины. Как бы ему ни хотелось, он не мог оставить Сорена одного, ждать его всю ночь в музыкальной комнате. Ему нужно вернуться, поговорить с ним, посмотреть ему в глаза и узнать, чего тот хочет. И он сделает это. Он может. Некоторые из самых опасных мужчин в мире мочились под себя при одном только упоминании имени Кингсли. Люди его боялись. И правильно делали. Он не боялся никого.
Он сделал еще один вдох и приготовился выйти из ванной и встретиться с Сореном. Но затем шагнул назад, поднял ободок унитаза, и его вырвало так сильно, что на глазах выступили слезы.
Убедившись, что полностью опустошил желудок, Кингсли сел на холодный кафельный пол и дышал через нос. Он рассмеялся.
В этом весь он, прошло одиннадцать лет, а Сорен все еще мог сделать это с ним, не говоря ни слова. Будь он проклят.
Кинг медленно встал и снова прополоскал рот. Он мог убежать. У него были деньги. Он мог уйти. Мог выйти через заднюю дверь, улететь и скрыться навсегда.
Но нет, Кингсли должен поговорить с ним. Он мог поговорить с ним. Этого требовала его гордость. И если Сорен нашел его здесь, то найдет где угодно.
Стоя перед музыкальной комнатой, Кинсгли заставил руки перестать дрожать, а сердце неистово колотиться.
Он с размаху распахнул дверь и вошел.
Сначала он не заметил Сорена. Он ожидал увидеть его на диване или на одном из стульев. Или, возможно, даже стоящим у окна или сидящим за роялем. И точно не ожидал увидеть Сорена, заглядывающего под крышку рояля. Он включил лампу, и теперь теплый свет наполнял комнату.
- Что ты делаешь? - спросил Кингсли, подойдя к роялю и тоже заглянув под крышку. Он говорил ровным голосом.
- У тебя фальшивые басы. - Сорен нажал на клавишу и повернул струну внутри рояля. - Не стоит ставить рояль у окна. Слишком большой перепад температуры.
- Я его передвину.
- Когда в последний раз ты его настраивал? - спросил Сорен.
- Никогда.
- Заметно, - Сорен нажал еще одну клавишу, повернул еще одну струну. Кингсли наблюдал за руками Сорена, пока тот работал. Большие, сильные и безупречные руки. Его одежда изменилась, он стал выше, красивее, и теперь он священник. Но его руки не изменились. Они были такими же, какими их запомнил Кингсли.
Сорен выпрямился и опустил крышку на место.
- Механика жесткая. На нем не часто играют?
- Ты был первым. Никому не позволено на нем играть.
- Никому? Тогда прими мои извинения за игру.
- Не стоит. Когда я говорю, что никому не позволено, я имел в виду... никому, кроме тебя.
Сорен поднял глаза и посмотрел на Кингсли. Кингсли потребовалась вся его решимость, мужество и оставшийся в его крови алкоголь, чтобы не разорвать зрительный контакт. Сорен всегда так на него смотрел, из-за чего Кингсли хотел во всем ему признаться. Даже тогда, когда они были подростками, у него была эта сила. Но Кингсли молчал, скрывал свои секреты. Они больше не мальчики.
- Я позвоню кому-нибудь, - наконец произнес Кингсли. - Я его настрою.
- Позвони в музыкальный магазин. Они порекомендуют хорошего настройщика.
Кингсли и Сорен изучали друг друга, и только рояль их разделял.
- Хочешь дальше говорить о рояле, или мы перейдем к настоящему разговору? - поинтересовался Сорен.
Кингсли натянуто улыбнулся и сел за рояль. Адреналин спал, но дезориентация осталась. Если он проснется и обнаружит себя в постели, и поймет, что все это было сон, то не будет удивлен.
- Значит... приходской священник? Доминиканец? Францисканец? - спросил он, старые слова вернулись к нему, как язык, на котором он бегло говорил, но который не использовал годами.
- Иезуит, - ответил Сорен, сев на черно-белую полосатую софу напротив скамьи рояля.
Кингсли потер лоб и рассмеялся.
- Иезуит. Этого я и боялся. Так и знал, что они захотят тебя в свои ряды.
- Меня не вербовали. Это был мой выбор.
- Так это правда? Колоратка? Обеты? Все это?
Он сжал руки перед собой между коленями.
- Это самое реальное, что я когда-либо делал.
Кингсли поднял руки в знак поражения и замешательства.
- Когда? Почему? - Он отказался от английского и перешел на французский. Quand? Pourquoi?
- Знаю, ты с трудом в это поверишь, но я хотел стать священником с четырнадцати лет, - ответил Сорен на идеальном французском. Было приятно снова говорить на родном языке, слышать его, даже если каждое слово, сказанное Сореном, пронзало его сердце, словно меч. - С четырнадцати лет я мечтал стать иезуитом. Это все, чего я когда-либо хотел.
- Ты никогда мне не рассказывал.
- Конечно, нет. Когда я встретил тебя...
- Что?
Сорен не сразу ответил. Подбирал слова? Или просто мучил Кингсли молчанием? Кингсли помнил те длинные паузы перед ответом, словно этот блондин проверял каждое слово, как бриллиант под лупой ювелира перед демонстрацией. Кингсли мог прожить жизнь, умереть и снова родиться в ожидании одного крошечного ответа Сорена.
- Когда я встретил тебя, - повторил Сорен, - я впервые усомнился в своем призвании.
Кингсли позволил этим словам повиснуть в воздухе, прежде чем спрятать их в своем сердце и запереть.
- Ты думал, я попытаюсь отговорить тебя от этого? - наконец задал вопрос Кингсли, когда к нему вернулся дар речи.
- А ты бы попытался меня отговорить?
- Да, - без стыда ответил Кингсли. - Я и сейчас попытаюсь тебя отговорить.
- Ты немного опоздал. Я помазан. Понимаешь, религиозные саны священны. Их нельзя отозвать. Однажды священник...
- Навсегда священник, - закончил Кингсли знаменитую фразу. Он не был католиком, но достаточно долго ходил в католическую школу, чтобы узнать все, что ему нужно было знать об иезуитах. - Но иезуиты? Серьезно? Есть куча других орденов. Ты должен был вступить в орден, который принимает обет бедности?
- Бедности? Это и есть твоя проблема с иезуитами? Не целомудрие?
- Мы к этому еще вернемся. Начнем с бедности.
Сорен откинулся на спинку софы и оперся подбородком на руку.
- Рад снова тебя видеть, - произнес Сорен. - Выглядишь лучше, чем когда я видел тебя в последний раз.
- Последний раз, когда ты меня видел, я умирал в госпитале в Париже.
- Рад, что ты поправился.
- Не ты один, mon ami. Я должен поблагодарить тебя...
Сорен поднял руку, чтобы остановить его.
- Не надо. Пожалуйста, не
