- Я хотел этот клуб для тебя, - признался Кингсли. - По правде говоря, я строил его для тебя. Мне хотелось, чтобы у тебя было безопасное место, куда бы ты мог прийти и быть собой. Потому что я люблю тебя, - сказал Кингсли.
- Кингсли...
- Я не хочу сказать, что влюблен в тебя. Нет, - поспешно ответил Кингсли. - Но я имею в виду...
- Знаю. - Сорен легонько потянул Кингсли за волосы. - Я понимаю, что ты имеешь в виду.
- В тот день в «Роллс-Ройсе», когда мы ездили навестить твою сестру, я обещал тебе построить замок, а ты сказал, что построишь вместо него темницу. Почему не два в одном? Когда-нибудь я сдержу свое обещание. Как только все это дерьмо с Фуллером уляжется.
- Ты не...
- Я знаю, что не должен. Но хочу. И не только для тебя. Я хочу сделать это для себя. И для всех нас.
- «Мое королевство — не в том, что я имею, а в том, что я создаю». Томас Карлайл. Ты король, когда ведешь себя как король, а не просто потому, что у тебя есть королевство.
- Не могу поверить, что ты цитируешь кальвиниста.
- Доказательство того, насколько я пьян.
- Красивые слова, но это все мечты. Я не король. У меня нет королевства. У меня нет подданных. У меня нет...
- Я буду твоим подданным, - прервал его Сорен.
Кингсли закатил глаза.
- Ты никому не подчиняешься, - заметил Кингсли. - Ты только притворяешься для безопасности своей работы.
Сорен сделал глубокий вдох, который Кингсли ощутил и услышал.
- Я, Отец Маркус Леннокс Стернс, священник Ордена иезуитов, сын лорда Маркуса Августуса Стернса, шестой барон Стернс, клянусь быть верным и нести истинную верность Его Величеству Кингсли Теофилу Буасоннье, его наследникам и приемникам, согласно закону. Да поможет мне Бог.
Кингсли сел и обернулся. Он посмотрел на Сорена, все еще лежащего на полу.
- Это присяга Британскому монарху.
- Я американец, - ответил Сорен. - И могу присягать кому захочу. Я присягнул тебе. И поскольку цари древности всегда были помазаны первосвященником...
Сорен сел и взял со столика штопор. И не моргнув или поморщившись, прижал конец к ладони, пронзил собственную кожу так же легко, как и открыл бутылку. Несколько капель крови упали в его бокал. Кингсли протянул руку, ладонью вверх.
- Ты сегодня в настроении поиграть с огнем, не так ли? - спросил Сорен.
- Фелиция не играет с кровью. Я скучаю по этому. Как и ты, - сказал Кингсли.
Сорен уставился на него, но промолчал. Он взял Кингсли за запястье, притянул ладонь поближе и воткнул острый кончик штопора ему в кожу. Учитывая, насколько он был пьян, Кингсли почти ничего не почувствовал. Но Сорен явно что-то ощутил. Его зрачки расширились, а дыхание участилось. Но он отложил штопор в сторону, перевернул руку Кингсли и позволил нескольким каплям крови смешаться с его кровью в бокале. Затем Сорен окунул два пальца в кровь и вино. Двумя влажными красными пальцами он помазал лоб Кингсли вином, затем прикоснулся к его губам и к центру каждой ладони.
Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.
- У меня все еще нет королевства.
- Будет, - пообещал Сорен. - Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?
Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.
- Если ты веришь, то и я верю.
Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном – значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.
- Ты куда? - спросил Кинг.
- В постель.
- Могу я пойти с тобой?
- Да.
- Все будет как в старые добрые времена?
- Да.
Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.
- Можно мне хотя бы...
На лицо Кингсли упала подушка.
- Merci, - поблагодарил Кингсли из-под подушки.
- Velkommen.
- Никакого датского, - проворчал Кингсли. - Пока не скажешь, что ты сказал.
- Я сказал «пожалуйста».
- Не сейчас. Тогда, в машине.
- Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?
- В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?
- Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.
- Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали...
- Помню, - сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.
- Что ты мне сказал?
- Я сказал «Jeg vil være din family. Jeg er din familie».
- Что это значит?
- Это значит, - начал Сорен и устало выдохнул. - Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.
- Через три недели ты женился на моей сестре.
- Интересно, почему?
- Сорен...
- Это давняя история, - ответил Сорен. - Отпусти.
- Но...
- Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.
Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.
***
Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.
Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.
Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.
Сорен ущипнул Кинга за нос.
- Я думал, ты спишь, - сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.
- Я спал, пока какой-то француз не начал
