«Или, если страх берет», – мысленно он повторил слова Аарона, будто пробуя их на вкус.
Вкус у сказанного был кислым, как испорченное молоко, как застарелый пот, как смрад, коим пропитан Подлесок.
Страх заразителен. Аарон понял, что на сей раз перегнул палку, и зашелся фальшивым, как нависшее над деревней спокойствие, смехом.
– Сучонок, – гаркнул он, – я же шучу. Седлай свою кобылу и вали в Ивы. Готов спорить на кружку круто сваренного пива в лучшей корчме Кальтеграда, что на своих двоих дойду отсюда и до заката, а потом вернусь обратно и сделаю это раньше тебя.
– Аарон.
– Чего тебе?
Холодный пот приклеил рубаху Рейна к спине.
– О чем вы шептались, спровадив меня?
– О твоей мамашке, само собой.
Теперь Аарон хлопнул Рейна по плечу и решил, что пойдет по незнакомому ему берегу и вернется обратно с каменным сердцем. Решил, что пройдет путь, который он уже проходил в своем сне. Во сне, что вспомнился ему при обходе подлесских изб. В том сне Аарона убили, но взаправду он никому не даст забрать себя, даже если Угольный Берег отправит за ним своих самых страшных паскуд.
– С нами Отец Переправы, парень, – улыбнулся он, – не обмочи штаны, не посрами Горста.
– Пошел ты.
– И ты иди, парень.
Не прощаясь, они разошлись в разные стороны.
2Идя вдоль поросшего травой берега, Аарон цеплялся взглядом за все, что может выдать присутствие человека. Притоптанный муравейник с отпечатком подошвы сапога, сорванную с куста ветку. Он жадно втягивал воздух, стараясь различить в нем запах гари, но костром здесь и не пахло. Оставив Подлесок далеко позади себя, он наконец смог отделаться и от страха, вызываемого давно позабытым сновидением.
Выжлятник зашел уже достаточно далеко, чтобы понять одну простую истину: люди из рыбацкой деревни не проходили здесь, и успех миссии, как ему теперь казалось, зависел от Горста, при условии, что люди, принадлежащие барону Ланге, были уведены к барону Возняку или же ушли к нему по своей воле. «Но кому хватит духу бежать от Ланге? – подумал Аарон. – Всякий в Оддланде знает о крутом нраве этого человека».
В одном рыжебородый был прав, Барон Дидерик Ланге принадлежал к той породе людей, которая не умеет прощать ошибок, а тем более предательства. Старик Ланге имел буйный нрав и трех сыновей, из которых лишь одному посчастливилось остаться в усадьбе отца и рассчитывать на наследство. Его старший сын, Витольд Ланге, был хорош на полях ратной славы, но не сдержан в выпивке и к тому же прослыл известным распутником. За удаль и отвагу Витольду прощалось многое, но однажды, пребывая в изрядном подпитии, молодой баронет увел на скачки любимого отцовского рысака, где тот подвернул ногу. Наутро, явившись ко двору без коня и в грязи, Витольд был выпорот на глазах у слуг и сослан в Нортмар. Более на землях Одда Бауэра никто о нем не слышал. Младший сын барона, Гавел Ланге, служил оруженосцем у самого герцога Бауэра и после славной сечи на границе Нортмара и Белореченского княжества вернулся к отцу хромым калекой. В Гавеле отец души не чаял и на пирах бахвалился тем, что его отпрыск, как в старые добрые времена, пролил кровь под знаменами Бауэров, служба при которых научила парня держать язык за зубами и, не раздумывая, повиноваться воле старших. Существование Альфреда, среднего из сыновей барона, до сих пор считается кляксой на славной родословной Ланге. Поговаривают, именно поговаривают, ибо правды не знает никто, что старик самолично застукал своего отпрыска с конюхом и собственноручно забил насмерть обоих. Барон – суровый человек, и суров он в первую очередь к себе, а уже потом ко всем остальным. Он легко записывает людей во враги и теряет к ним всякую жалость. Людей, сослуживших ему славную службу, он щедро одаривает, а за воровство не рубит рук, как то принято, а отправляет на свидание к одноногой суке, то бишь на виселицу.
Когда Горст получил заказ на поимку беглого рыбака, Рейн обрадовался, ведь дело представлялось им плевым. Всякий сведущий в секуторских делах знает, что своим людям Ланге не вешает на шеи кольца с именем хозяина, а клеймит.
– Еще мой отец говорил, кольцо с шеи можно снять, а вот хорошее тавро содрать можно лишь вместе с кожей, – любит повторять Дидерик, и этот его подход значительно упрощает работу оддландским секуторам.
Аарон остановился и, задержав дыхание, привстал на колено. Он не славился особой зоркостью, но без ошибок определил, что в этом месте некто притоптал осоку. Речь не идет о тропинке, этот некто прошел здесь лишь раз.
«Кто-то вышел к воде», – сообразил Аарон и, оглядевшись, понял, что этот некто спустился на берег со стороны поросшей кустами возвышенности.
Под громкий крик чаек Аарону пришлось выбрать, в какую сторону идти. К воде или от воды. По-хорошему нужно осмотреть все, но теперь свой сон он трактовал как предзнаменование и знал, что готовиться следует к худшему. Рейн частенько отпускал шутки в сторону его легковерности, но суеверный человек – не дурак, суеверный человек – осторожный человек.
В реке по-прежнему плескалась рыба. Он уже собирался направиться в сторону возвышенности, чтобы с неё осмотреть за одно и берег, как вдруг услышал позади себя шепот. Ни плеск воды, ни шум камышей и ни дыхание ветра. Именно шепот.
Поганое чувство. Словно он уже видел это место, будто был здесь, и, проложив путь сквозь осоку, потом через непроглядную стену камыша, однажды он уже выходил к воде. Однажды он уже пережил все это. «Тебе дан выбор, – прозвучало у него в голове, – хорошо подумай».
Если бы Аарон оглянулся назад, то увидел бы, что прямо сейчас он отбрасывает не одну, а сразу четыре тени, и три из них медленно, подобно змеям, движутся вокруг его шеи.
Аарон вытер со лба испарину и пошел на шепот, как на зов, но теперь в иной роли. Во сне Аарон стал безвольной жертвой, тупой марионеткой, принявшей предложение и горько за то поплатившейся.
Едва уловимый смрад вновь вплелся в пропитанный сыростью и запахами тины воздух. Вновь проник в нутро выжлятника. Сон и явь наложились друг на друга, как две части полотна, изукрашенного топорным шитьем, изуродованного жестоким сюжетом.
Сокрытая зарослями камыша, у самой воды, его ждала женщина с волосами цвета осенней листвы, с рогами, выглядывающим из-за её плечей угольно-черным полумесяцем. Ждала во сне или ждёт сейчас? Сон и явь наложились друг на друга, но Аарон больше не задавался вопросом, для чего пробирается к воде, не обращал внимания на усиливающийся смрад. В одном он был уверен на все сто – в хорошо заточенной стали.
Он закрыл глаза и увидел венок из горящих осенним пламенем листьев, увидел тонкие пальцы, едва касающиеся водной глади. Память детально обрисовала ему незнакомку. На мощной шее Аарона выступили вены. Он знал, чем кончился тот сон, не помня, как давно он его видел и видел ли его вообще. Женщина была у воды тогда, она находится у воды сейчас. Ждет его.
Аарон знал, что её платье расшито не так, как принято в Нортмаре, не так, как женщины Оддланда обычно украшают одежду. Выжлятник знал, что женщина подобно древним жрецам выкрасила в алый половину лица, и знал, что никогда прежде не видел и более никогда не увидит украшений затейливее тех, что носила и носит незнакомка.
Верзила зажмурился и вновь увидел женщину. Она не
