– Мы лишь поговорим, – повторил он, – вам ничего не угрожает. Заячьи души, чтоб вас.
К следам, оставленным самим Аароном, добавились и иные. Мужчина и, судя по всему, ребенок.
Морок, приведший выжлятника к воде, развеялся, и, вороша воспоминания, он не мог отыскать ничего относительно того кошмара, что бередил его ум весь этот треклятый день. Так бывает при пробуждении ото сна, когда пусть даже самый правдивый, но все же сон оставляет шлейф из растворяющихся воспоминаний.
Никто бы не посмел назвать Аарона суеверным дураком, а знакомые, коих он оставил в прошлой жизни, так и вовсе расхохотались бы при одной лишь мысли о том, что громила может всерьез рассуждать о колдовстве. Нортмарская церковь выкорчевала из умов своих прихожан трепет и страх перед незримыми, доставшимися от предков суеверными страхами. Другое дело – Оддланд. За проливом Святого Антония вера в Отца Переправы крепла за счет тех самых страхов и суеверий. Аарон вначале отмахивался от болтовни легковерных ослов, но совет Горста изменил его взгляд на сей счет. «На севере Оддланда горы, а значит рудники да забои, – говорил старший выжлятник, – стало быть, там люди, и добрая прорва трудится там не по собственной воле. О тех горах говорят разное, но тебе просто нужно усвоить, что если пропал один человек, то он действительно пропал, и, вероятнее всего, искать его уже не имеет смысла. Люди в тех краях стараются не ходить поодиночке». Обдумав эти слова как следует, Аарон принялся примечать странности, о которых толкует чернь, и к этому моменту обладал внушительным багажом сомнительных знаний. В Холодном камне за каждую убитую кошку Король Крыс дарит достаток. Живущие близ Хрустального озера каждое полнолуние затыкают воском уши, ведь песни озерных дев вызывают помутнение рассудка.
– Ты отказался от хозяйской милости, – голос был мерзок. Такие голоса принадлежат жителям нортмарских лепрозориев, – тебе же сказали, что будет, если откажешься?
Аарон не спеша повернулся, пряча правую руку за спину. Из зарослей камыша вышел молодой мужчина. Навскидку, ровесник Рейна, но на этом их сходство заканчивалось. Волосы Рейна не свисали сальными паклями, кожа Рейна не была покрыта расчесанными болячками, а зубы Рейна… Аарон пожалел, что посмотрел на зубы заговорившего с ним оборванца.
– Ты мог стать частью ейной любви, – повторил гнилозубый и приблизился к Аарону на несколько шагов, – ты ейной любви не достоин, но над ейными разумениями не нам кумекать.
Лохмотья, в которые превратилась одежда этого человека, были перепачканы в засохшей глине, саже и в чем-то еще. Вначале Аарон подумал, что это «что-то еще» – рвота, но стоило ветру сменить направление, выжлятника обдало смрадом. Именно тем, которым пропитан весь Подлесок.
Грязными ногтями оборванец принялся чесать шею. На болезненно бледной коже Аарон увидел тавро герцога Ланге.
– Она звала тебя, – гнилозубый сделал еще один шаг навстречу Аарону, – ты б иначе не пришел сюда. Вит обещал, что Сестры упрячут наши следы. Вша говорит, что твои дружки пошли, кто куда. Стало быть, Вит не соврал. Вот Ансгар обрадуется, когда я ему твой мечик подарю.
Если бы ублюдок не держал в руках ржавый серп, Аарон не стал бы слушать его треп. Если бы Аарон не знал, что по близости шастает еще один выродок, то тут же дал бы чесоточному в дышло.
– Ты из чьего гузна эту железку вытащил? – Аарон посмотрел гнилозубому в глаза и отступил назад. Не от того, что боялся выродка. Не от того, что боялся серпа, который выродок держал в руке. Он сделал несколько коротких шагов назад лишь затем, чтобы гнилозубый принял его поведение за страх, и, судя по гнусной ухмылке, в которую превратились потрескавшиеся синеватые губы, оборванец проглотил наживку и не подавился. – Еще один шаг, и я…
– Что ты? – перебил его мужчина с тавром на шее. – Ты ничего не сможешь поставить супротив хозяйкиной любви. Вит сделает из тебя еще один Холм. Из нашего старосты другой Холм, – оборванец оглядел Аарона. Цокнул языком. – Ты ведь один из волчатников, которых звал наш старший? – при упоминании старосты Подлеска гниль ехидно захохотала. – Поделом вам.
Выжлятник знал, что второй беглец из Подлеска находится где-то неподалеку. Следы говорили, что второй совсем еще сопляк, но и сопляк может ударить ножом. Аарон сделал еще один шаг назад, лихорадочно хватая взглядом камыши, осоку, крутой подъем берега. Поворачиваться спиной к гнилозубому – верная смерть, но оставлять позади себя второго еще глупее. Аарон без труда мог отправить смерда к Отцу Переправы. Мог двух, а то и больше, но, угодив в западню, не следует совершать необдуманных действий.
– В портки навалил?
– Да, – прогнусавил Аарон, – навалил.
– Так ты волчатник?
– Нет, – соврал старший из людей Горста, – я путник, который хочет увидеть завтрашний рассвет.
Взгляд гнилозубого – взгляд падальщика. Аарон давно сообразил, что безумец не собирается проявлять милосердие.
– Он волчатник, – голос ребенка прозвучал позади оборванца, – я видел их в Подлеске.
– Да знаю я, что эта сучья петля брешет, – оборванец облизал губы. – Хозяйка ошиблась, выбирая его… – он задумался и продолжил, – и тебя, Вша. Тебе велено было сидеть в канавке?
– Да, – голос совсем еще малого мальчишки прозвучал виновато. Аарон не мог разглядеть сопляка, но предположил, что тот вот-вот готов заплакать, – но тут ведь интересно. Вит говорил, что любопытство не осуждается Хозяйкой.
– Скройся, Вша. Я буду его кончать, а ты иди к остальным.
– Малой, – заговорил Аарон, и голос его прозвучал почти что нежно, по-отечески, – ты же знаешь, кто такой этот Вит?
– Не отвечай ему, Вша!
– А где остальные тоже знаешь?
– Не спрошай его, козотрах! – голос гнилозубого сорвался на крик. – Закрой свою пасть!
– Вы же из Подлеска бежали. Малой, так ведь?
– Да, – всхлипывая, ответил сопляк. Понимая, что теперь он, скорее всего, получит по зубам.
– Значит, ты пойдешь со мной, малой, – Аарон медленно отвел из-за спины руку и показал гнилозубому боевой нож, – а ты, значит, – он подмигнул оборванцу с серпом, – останешься здесь. Покараулишь ради меня эту клятую реку, вонючий ил и обоссанную солнцем траву.
Аарон ухмыльнулся и примял сапогом выгоревшую за знойное лето траву. «Поэзия, мать её, – подумал он, – надо бы продать эту фразу какому ни то виршеплету».
7На деревьях сидят черные птицы.
Солнце, прорываясь сквозь кроны деревьев, роняет на пролесок рубленые рваные тени. Рейн с остервенением, которое прежде за собой не замечал, сечет шпорами уже и без того исполосованные бока кобылы.
Крик повторился.
– Я близко! – прокричал Рейн, не надеясь быть услышанным.
Топот копыт и кровь,
