Гнилые холмы (СИ)

Клирики делают состояние на продаже погребальных мантий и белых саванов, но та, что называла себя Царицей, чем она лучше паразитирующих на чужом горе священников?» – за подобные мысли о представителях Нортмарской епархии было принято каяться и сечь спину розгами. За озвучивание подобных мыслей полагался костер. То ли Эвжен знал, что пламя церкви Отца Переправы до него в ту ночь не доберется, то ли страх, привитый с молоком матери, не шел в сравнение перед почти животным ужасом, испытываемым перед незримой Царицей.

– Ты говоришь о великой чести, но посмотри, – его голос превратился в сдавленный хрип, –посмотри, какой она предстанет пред Отцом Переправы! Разве так положено?! Разве так справедливо?!

Ответа не последовало.

– А когда я закончу с Радкой, – произнес Эвжен, утерев грязной рукой щеки, – я похороню и отца. Достану его тело из этой ямы и передам его душу Отцу Переправы.

Сосны вокруг парня громко затрещали.

– Только посмей разрушить мой Холм, – наконец произнесла Царица, и голос её, отделившись от разума выпотрошенного горем человека, звучал со стороны треклятой ямы.

– Только потому, что ты попросила, – зло сплюнул парень и сжал кулаки, – только ради тебя. 

3  

Эвжен повторял свой прежний маршрут, но теперь его сердцем овладел не страх, а решимость.

Факел, не отсыревший лишь благодаря Отцу Переправы, освещал путь, треща, вгрызался во тьму, и тьма отступала. Дабы не пустить в свой разум незваных гостей, Эвжен молился, и казалось, что правая рука его сжимает не древко факела, а мозолистую, натруженную руку Отца Переправы.

Не единожды он не усомнился в правильности, праведности своих действий, но путь, прежде занявший совсем немного времени, затянулся, превратившись в бесконечное блуждание среди сосен. Подбадриваемый молитвами парень и не подумал, что те, против кого он объявил войну, те, чей Холм он намеревался раскопать и извлечь страшное содержимое из его смрадной вони, вовсю творили свои темные дела с изможденным рассудком несчастного.

Эвжен не мог знать, что незримая Царица водит его кругами. Не мог знать, что Хозяйка лишь тянет время. Парень не ведал, что именно в это самое время человек, которого звали Ансгаром, вёл своих выродков в пролесок. 

4  

Горст провел рукой по неглубокому порезу, оставленному гарротой старика. Кем бы он был, если бы не носил на шее стальной ворот?

В свете луны, пробившейся сквозь антрацитовую корку облаков, лицо старшего выжлятника выглядело пугающе спокойным. Горст наступил на смрадный бурдюк, и из оного со свистом вышли остатки воздуха.

– Ты что самый умный, а, старая гнида? – его слова заставили Вита вздрогнуть от ужаса. – Ты думаешь, что прежде меня не пытались задушить?

Вит отступил назад. Старик успел поверить в собственную исключительность. В присутствии дочерей Царицы он забывал о сострадании, его не тревожила совесть и опьяняло чувство близости к чему-то необъятно великому. Вит успел позабыть себя прежнего, он отрекся от своего прошлого. Презрел старого Вита, что трясся от ужаса при виде рыцаря, сшибающего в пьяном угаре столы и лавки, рыцаря, волокущего сельскую девку на сеновал и не задумывающегося о том, что родители той самой девки слышат крики и стоны своей дочери. В тот счастливый для Вита час, когда убогие фигурки Возлюбленной, Покинутой и Скорбящей назвали ему свои имена, старик твердо решил изменить мир, избавить его от скотского гнета феодалов и их приближенных. Тогда он клялся Царице в любви, обещал сохранить в тайне её имя. Теперь Вит понимал, что его будущее под угрозой и самое омерзительное заключалось в человеке, возжелавшем оборвать путь праведника.

– Сестры! – взвыл он. – На помощь!

В голосе этого нелюдя было отчаяние. «Ладно рыцарь, но умереть от рук выжлятника! – думал Вит. – В этой смерти не будет чести, братья не сложат о старом проповеднике Вите песен и легенд».

– Видимо, они наигрались, – кровь, сочащаяся из пореза, не сильно заботила старшего выжлятника. Медленно, будто боясь, что старик не успеет проследить за его движениями, Горст достал нож из голенища сапога. – Мне столько всего нужно узнать.

– Сестры, спасите! – Вит задыхался. Обида и ужас действовали сообща, и слабый желудок старика вот-вот мог опозорить его окончательно. – Царица!

Вит упал на колени и, опустив голову, поднял сцепленные в запястьях руки. Надеясь привлечь внимание Хозяйки, он принялся хулить Отца Переправы.

– Кому ты там, сука, молишься? Будь мужиком, не разочаровывай дядю.

Горст медленно подошел к безумцу, ожидая, что тот выкинет какой ни то фортель, секутор как следует ударил его по лицу. Мысок сапога вышиб из Вита полный ужаса вой и несколько зубов в довесок.

– Се-е-стры! – прохрипел тот, но рук не разжал. – Помоги-и-те.

Присутствие Сестер заглушало боль и голод, притупляло и другие чувства, присущие любому человеку. Стоило Сестрам оставить Вита в сознании, у того вновь забурлило прежнее, тщательно скрываемое под личиной странствующего проповедника дерьмо.

Горст, видя, что разговор не ладится, ударил деда по ребрам. Он учил своих парней, что прежде, чем получить ценную информацию, нужно слегка расположить к себе собеседника. Именно этим он сейчас и занимался.

Схватив Вита за волосы, секутор поднял выродка на ноги, несколько раз полоснул того ножом. Неглубоко и не смертельно. Ровно так, как того требовала ситуация. Опираясь на богатый опыт, выжлятник знал – жертва должна видеть результаты действий экзекутора, иначе допрос теряет в эффективности.

– Гляди, – он схватил Вита за впалые щеки и заставил того смотреть на свисающие лоскуты кожи.

Вит взвыл. «Так визжат свиньи», – подумал Горст и задал первый вопрос:

– Та мерзость в Подлеске – твоих рук дело?

– Сестры за меня отомстят, – прошептал дед и, видя, как волчатник заносит нож, задыхаясь, пролепетал. – Моих. Я проводил ритуал. Я добывал Материнский Сок. Я ладил благое дело.

– Куда ты дел людей?

– Несколько человек бежали, остальные прячутся близ грота. Староста, паскуда, в самом гроте, но он будет агнцем, и поутру его поведут на заклание.

– Что?

– В Ивах будет праздник. Люди примут Царицу… – Вит замялся. Прежде он регулярно сотрудничал с выжлятниками, без зазрений совести всучивал им беглых крестьян, но теперь… Теперь он предавал божество равное, а может и превосходящее по силе Отца Переправы. – Прости меня, Царица. Я искуплю свою вину, – пролепетал Вит, и Горст, услышав эти слова, смачно выругался.

– Что ты сказал насчет Ив?

– В Ивах будет праздник. Твой сопляк там тоже должен быть, Царица хочет его, как хотела твоего дурака.

«Вот разогнался-то», – подумал Горст и ударил выродка в живот. Нож вошел легко и так же легко провернулся в кишках фанатика. По безумному взгляду Горст