Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Понуро вышли (скорее, выползли) и попытались выстроиться в две шеренги.
– Здравствуйте казаки! – бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.
– Плохо, хлопцы. Очень плохо, – скривился капитан. – Мявкнули, як боровки кистрированы. Послушайте, как нужно приветствовать командира.
И кивнул фельдфебелю и солдатам, мол, а, ну-ка, братцы, покажите! В три глотки рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.
– Заместителю командира отряда Гречухе – доложить обстановку! – потребовал командир.
Покачиваясь, как раненый, наказной атаман вышел из строя. Чувствовалось, что силы в нем хватает только на то, чтобы удержаться на ногах. Но все-таки героическими усилиями Грицко выдавил из себя:
– Ваше приказание выполнено, пан капитан. Ик… Вашбродье… Меркитантку выгнали. Все, что оставалось – выпили!
Солдаты, не исключая «Ляксаныча», тоскливо посмотрели на офицера. А «пан капитан» мысленно обозвал себя идиотом и кретином. Получается, что он сам же и виноват? А ведь и впрямь – кто за язык тянул? Сам же вчера сказал: «Допить остатки!» Но кто бы мог подумать, что оставалось так много?
Но признавать нелепость нельзя. И капитан, сдерживая смех, строго спросил:
– Молодцы, казаки. Хвалю. Умеете приказы выполнять. Но уж если пьете, то почему часовых не выставлено? Почему без оружия?
– Та выставлены ж оне былы, – злобно прорычал атаман, вытаскивая из-за строя беднягу-часового. – Тильки, вин, сволочь малотверёзвая, приняв на хрудь и заснул, лайдак скаженный! У-у-у, бисов сын!
«Сволочь малотверезвая» хлюпала носом, вытирая кровавые сопли.
– Ладно, хлопцы. С оружием – разберемся, – немного успокоил капитан свой личный состав. – А для начала научимся строиться как положено. И как положено ходить…
Глава седьмая
Братья по «царственной» крови
Февраль 1826 года. Москва
В последние два месяца древняя столица начала оживать, чему способствовал народ, прибывающий из разных мест. Из Смоленска и Киева, Минска и Новгорода, Варшавы и Бердянска. Но больше всего ехало из Санкт-Петербурга. Двигались в почтовых кибитках и в каретах, мужицких розвальнях и пешком. Прибывали и поодиночке, и семьями, с любовницами и престарелыми тетеньками, мопсами и клавикордами. Все гостиницы и постоялые дворы переполнены петербуржскими чиновниками, не пожелавшими служить Временному правительству, офицерами, отказавшимися присягать непонятно кому, купцами. Господа московские обыватели сумели изрядно подзаработать, сдавая в наем комнаты и даже углы. Так, в домике ткача Шерстобитова (допрежь муж, жена и трое девок на выданье едва поворачивались меж ткацкого стана) окромя хозяев проживало два прапорщика, один отставной подпоручик и миловидная барышня, приходившаяся кому-то то ли сестрой, то ли любовницей. Тесновато, зато девки теперь с приданым, по весне можно замуж выдавать. А на задворках, в баньке, поселилась семья ювелира Зибельмана из восьми человек (если не считать престарелой тетушки, приходившей только ночевать). Москва прибавлялась не только благородными господами и торговцами. Притекло немало и простого, ремесленного люда. Уж этим-то как бы и терять нечего, но отчего-то не заладилось с «народным правительством». Были и те, кого привело в Москву желание заработать. Там, где много людей, там много заказов. Нужны плотники и столяры, возчики и грузчики. А для благородных – мамки-няньки, дворники и конюхи. Из Московской губернии, из Рязанской и Тверской потянулись на заработки крестьяне, благо зимой в деревне работы немного.
Из-за многолюдства потянулся и другой народец – шулера (ну, надо же господам досуг скоротать!), проститутки и совсем откровенные разбойники. И все заботы свалились на голову генерал-губернатора Голицына. Мало в Москве, что ли, своих бандитов? А из-за того, что народ живет, где попало и как попало, то тут, то там стали вспыхивать огни пожаров. А где, спрашивается, брать помещения и провиант для армейских полков, прибывающих в Москву? Из всего случившегося Дмитрий Владимирович отметил только один положительный момент – напрочь пропали все бездомные собаки. Но все же, все же… Несмотря на зиму и трудности, на теле Москвы перестали зиять прорехи и заплаты, остававшиеся от Великого пожара осьмсот двенадцатого года! На месте пустырей и пепелищ появлялись двух и трехэтажные дома и небольшие домики. Городские плотники, которые еще осенью дрались лютым боем с крестьянскими отходниками, нынче мирно пили со вчерашними конкурентами. Недостатка в заказах не было. Вот только цены на бревна и доски выросли раза в два, а бревна поступали свежесрубленные, сырые. Наступит весна и дом «поведет»! Но для тех, кто не имел своего угла, это казалось несущественным. Главное – пережить зиму, а там уж как-нибудь – надставят, переложат, новый венец подведут. Или: авось обойдется и ничего не покосится!
За какой-то месяц город разросся почти на столько же, на сколько за десять лет губернаторства Голицына. С разбойными людишками, правда, пришлось повозиться. Но присутствие в городе значительных воинских сил позволило решить все проблемы в кратчайшие сроки – вместо стариков-сторожей, вооруженных колотушками, и солдат-инвалидов, гораздых спать в караульных будках, на ночные улицы было брошено несколько отрядов улан и пехоты под командованием не унтер, а обер-офицеров, которым вменялось в обязанность задерживать всех подозрительных личностей. А после десяти часов вечера всякое передвижение было вообще запрещено! Понятно, что исключение составляли лекари, направлявшиеся к пациентам, роженицы, которых родственники везли (или вели) к бабкам-повитухам. Ну, и еще те, кто имел при себе бумагу, подписанную либо самим императором, либо генерал-губернатором Голицыным. Нарушителей тащили в ближайший участок и начинали выяснять – куда, зачем и почему, милостивый государь, вы направлялись? Или, смотря по виду – куда прешь, морда каторжная? Ну, а если у кого хватало смелости или дурости оказать сопротивление, с теми и не церемонились.
После десятка повешенных на улицах стало тихо и спокойно. Правда, светское общество восприняло идею «комендантского» часа отрицательно, а любители полуночных балов и раутов сильно возмущались. Был случай, когда два лихих пехотных капитана, возвращавшихся с бала, попытались проткнуть караульного подпоручика. Но нижние чины, вместо того, чтобы позволить господам офицерам благородно помахать клинками, поступили очень неблагородно: у первого капитана выбили прикладом саблю (попутно сломав челюсть и руку), а второго, схватившегося за пистолет, тут же и застрелили. После подобного карамболя балы стали начинаться засветло, а заканчиваться, как и положено, – в девять часов вечера, чтобы у господ балетоманов было время разъехаться по домам.
Улицы Москвы теперь казались вымершими с десяти вечера и до пяти утра, и посему для обывателей и гостей столицы (ежели кто не спал еще, а сидел у окошка, пялясь на пустынные улицы) появление конного отряда показалось странным. Во-первых, для патруля или ночного дозора отряд был чересчур многочисленный. Во-вторых, где это видано, чтобы патруль был «разнокалиберный» – кто в
