Завалихину пришлось подчиниться. Поручик, не чинясь, отодрал облатку, заменявшую сургучную печать и принялся читать. Дочитав до конца, усмехнулся.
– Знаете, прапорщик. Вы совершили нападение на отставного штабс-капитана. Извольте, процитирую: «Штабс-капитана Клеопина, бывшего ротного командира лейб-гвардии Егерского полка выпустить из-под стражи с отобранием у него подписки о неучастии в борьбе с революцией с оружием в руках и непримыкании к контрреволюции. Буде же оный штабс-капитан, откажется дать сию расписку, то объявить ему о невозможности пребывания в столице, кою он должен покинуть в течение календарных суток». Словом, в переводе с суконного языка, Клеопин должен дать подписку в том, что не будет воевать против нас. Если даст – то может оставаться в Петербурге и делать то, что ему заблагорассудиться. Ну, а если подписку дать не захочет – то выставят из города в двадцать четыре часа.
Прапорщик Завалихин, позабыв о собственной участи, был удивлен.
– Странно, – задумчиво сообщил он поручику. – Выпустить государственного преступника и разрешить ему свободное передвижение… Следовало бы отправить Клеопина в арестантские роты.
– Знаете, прапорщик, – сдержанно сказал поручик. – Подумали бы лучше – как лично вам не оказаться в арестантских ротах. А теперь – сдайте оружие.
Прапорщик уже начал стаскивать перевязь, как дежурный офицер передумал.
– Впрочем, оставьте-ка оружие себе. Куда я его дену? Было бы оно боевым, принял бы честь по чести. А вы ведь только на безоружного человека храбритесь.
От возмущения рука Завалихина легла на эфес сабли.
– Ну-ка, ну-ка, – «подбодрил» его гренадер. – Попробуйте. Я вам не арестант безоружный. И на саблях рубиться не буду, а просто пристрелю.
С этими словами поручик вытащил из кобуры пистолет и деланно небрежно вскинул его к плечу. Чувствовалось, что поручику очень хотелось выполнить один из пунктов должностной инструкции, гласившей, что: «В случае нападения на дежурного можно применить оружие, не разбираясь в чинах и званиях нападавшего!»
К счастью для себя, прапорщик Завалихин эту инструкцию тоже знал.
Николаю Клеопину повезло – он не умер. Правда, на лице оставались шрамы от удара сабли и от швов – лекарь, привыкший «пользовать» заключенных, о красоте не очень-то задумывался. Николай же о красоте пока и не думал, тем более, что зеркала в лазарете все равно не было. Ненависти на обидчика, как ни странно, не испытывал. Сам виноват. Не стоило провоцировать мальчишку. Хотя если бы сейчас удалось встретиться с этим прапором, то… Убивать бы, наверное, не стал, но морду бы набил с огромным удовольствием, не задумываясь – благородно это или нет.
Когда выздоровление подходило к концу, пришел нынешний командир лейб-гренадер, капитан Гвардейского генерального штаба Никита Муравьев. Бывший правитель «Северного общества» почему-то довольствовался ролью полкового командира, отказавшись от звания полковника, предложенного Временным правительством. Ходили слухи о его разногласиях с Трубецким и Батеньковым. В свое время Муравьев, автор «Конституции», выступал за сохранение ограниченной монархии, а смерть императора в его планы не входила.
Командир лейб-гренадер с недавних пор стал комендантом Петропавловской крепости. Отставка прежнего была связана с тем, что Муравьев и его гренадеры были недовольны содержанием арестантов, но генерал-майор Сукин искренне недоумевал: «Почему для преступников нужно допускать нежности?» Правда, в отношении особ императорской крови он был готов сделать исключение – заказывал обеды за свой счет и лично следил за качеством постельного белья.
Сукин (его фамилию нередко произносили с ударением на первый слог) пытался командовать лейб-гренадерами, полагая, что раз они находятся в крепости, то автоматически поступают в его полное подчинение. Когда Муравьеву надоело спорить со старшим по званию, он просто сместил коменданта – на это его влияния в правительстве хватило. Правда, теперь капитану самому пришлось брать в руки тюремное «хозяйство».
– Господин штабс-капитан, вам известен приказ о вашем освобождении? – осторожно спросил Никита Михайлович. Дождавшись кивка, продолжил: – Вам известно, что вы должны дать подписку о неучастии, если хотите остаться в столице? Или предпочтете покинуть Петербург?
– Последнее, – коротко ответил Клеопин.
– Что ж, господин штабс-капитан, – вздохнул Муравьев. – Не одобряю, но уважаю ваш выбор. Стало быть, я должен вам сообщить, что в течение суток вы должны покинуть столицу, а я обязан проследить за этим. Если хотите кого-то навестить – могу дать возок.
– Благодарю, господин капитан. Я сразу же уеду, можете не беспокоиться. Вот только, – с сомнением покачал головой Николай, – хотелось бы привести себя в порядок и найти более приличную одежду.
– Как угодно. Привести себя в порядок сможете в бане. Новую шинель, мундир и белье вам уже привезли. Кстати, – улыбнулся Никита Михайлович, – ваши сослуживцы – не только офицеры, но и солдаты, собрали для вас деньги. Просили передать, что они хотели бы, чтобы вы вернулись обратно в полк. Приятно, наверное, о таком услышать?
– Приятно, – не стал кривить душой Клеопин.
– Так приятно, что сразу и вспоминаю, как они меня арестовывали.
– Они тоже об этом помнят. Поэтому и сказали: «Хотели бы, чтобы штабс-капитан вернулся. Но не вернется. Не тот человек. Другом не останется, а как враг – опасен будет. Но в спину не ударит!»
Клеопин не знал, что ответить. Равно, как не знал – враг он теперь своим сослуживцам или нет? Муравьев между тем продолжал:
– Вам теперь это не очень интересно, но я распорядился обеспечить узникам более сносные условия. В камерах сколачиваются нары. В окнах установлены стекла. Будут выдаваться постели и белье. Ну, и все прочее – прогулки, свежие газеты, книги. Станет теплее – приведут в порядок ватерклозеты.
– Ежели снова сюда попаду, будет легче, – пошутил Клеопин.
– Ежели что – милости просим, – поддержал комендант шутку. – Но лучше не попадать. Знаете, штабс-капитан, прохожу как-то мимо нижней камеры и кажется, что сам тут сидел – на полу, на мокрой соломе… Говорил о том с Ипполитом Муравьевым-Апостолом, говорит – «де жа вю». Мол, ему самому блазнилось, что застрелился в степи.
– Поэтому-то вы и распорядились привести казематы в пристойный вид? Чтобы помягче и потеплее, коли посадят? – съязвил Клеопин.
– Может быть, – не стал спорить Муравьев. Потом добавил: – В этой жизни может быть все. Что же, господин штабс-капитан. Идите, собирайтесь. И ступайте с Богом. Навестите родных, отдохните. Там и решите – с кем вы.
Глава девятая
Звезды Закавказья
Весна-лето 1826 года.
Аббас-Мирза начал выступление едва дождавшись, пока реки вернутся в отведенные на то русла. Сорокатысячное войско, на острие которого был отряд Самсон-хана – беглого русского солдата, с ходу форсировало реку Аракс и вторглось в Карабах. Почти без боя была захвачена Нахичивань. Реденькие казачьи разъезды и отряды Эриванского наместника были смяты и уничтожены.
Второй, двадцатитысячный отряд, под командой грузинского царевича Александра, звавшегося ныне Искандер-сардар, устремился к Эривани. Третий отряд, в десять тысяч сабель, выступил на Ленкорань.
Аббас-Мирза двигался к Елисаветполю[6] словно по ковровой дороге. Но на его пути встретился городок
