Штабс-капитан сам не заметил, как его команда выросла до полутора сотен штыков – больше, нежели бывало у него под началом в прежние времена. Николай жалел, что кроме него в команде не было ни одного офицера. Сумароков – он, конечно же, молодец, но все-таки юнкер – это еще не офицер.
Одно хорошо, что нижние чины, собравшиеся под знамя Саперного баталиона (чем оно хуже других?) были далеко не новобранцы и воинское дело знали неплохо. А еще, памятуя кавказское прошлое, Николай старался уяснить – кто из его команды на что способен? В результате – нашлись умельцы, попадавшие из ружья в пятак на сто шагов; мастера на всякие ловушки (хоть на зверя, а хоть и на человека!); метатели ножей. Любое умение может сгодиться. К тому ж мастаки и сами тренировались, да и других учили.
Разумеется, кроме учебы, отряд делал и то, что должен был делать: разгонял карательные отряды, сжигал запасы, приготовленные для отправки в столицу, отбирал провизию и фураж, что везли в обозах. Штабс-капитан отметил: груженые телеги двигались в Санкт-Петербург не иначе, как под конвоем солдат, а сами по себе крестьяне не очень жаждали везти ни съестные припасы, ни фураж – за товары рассчитывались бумажными деньгами, которые ни к черту не годились.
Продовольствие и боеприпасы, которые удавалось отбить, приходились очень кстати. Крестьянам-обозникам возвращалась часть провизии, сено, а также телеги и кони. Кажется, мужики были довольны, что на них напали.
С солдатами, сопровождавшими обозы, поступали по справедливости. Кто не успевал бросить ружье и поднять руки, получал пулю. Сдавшихся отпускали на все четыре стороны. Большинство уходило, но были и такие, что просились в отряд – брали, не брезговали. Что ж делать? Кто сейчас не без греха-то? Ничего, отмолит, отслужит. Главное, чтобы на руках крови не было.
Офицеров ждала более печальная участь. Независимо от того – сами сдались или нет, расстрел был неминуем. «Нижние чины – народ подневольный, – говорил Николай. – А у господ офицеров был выбор. Встать ли в один строй с изменниками или выступить против них, сохранив свою честь и жизни людей!»
К вящему сожалению штабс-капитана, за месяц войны с мятежниками на счету отряда насчитывалось лишь пять расстрелянных офицеров. Лучше бы веревка – пули и порох целее, но преступить через себя Николай не мог. Все-таки офицеры, пусть и мятежные, а веревка, она для шпионов. А он и так задумывался – а имеет ли он право вершить суд? И кто ему такое право давал? «Впрочем, – утешал себя штабс-капитан, – после установления законной власти я готов отвечать перед высшей инстанцией за самоуправство». Что уж там с ним сделают – простят ли, лишат ли чинов и званий, отправят на каторгу, расстреляют – примет любое решение! (В душе Николай был уверен, что до светлого будущего он просто не доживет!)
Ну, а покамест – ловить и расстреливать!
Чтобы соблюсти справедливость, следует отметить, что борьбой с солдатами Временного правительства (мятежниками, революционерами – как там еще их называть?) занимался не только отряд штабс-капитана Клеопина. Были и другие, оставшиеся в пределах Санкт-Петербургской губернии: рота матросов Кронштадтского гарнизона, эскадрон лейб-гвардии Драгунского полка во главе с полковником Бедрягой – героем войны 1812 года. Были и другие, менее известные. Но тактика, избранная ими для борьбы с мятежниками, оказалась неудачна. Бедряга, изначально взявший сторону Временного правительства, уже через неделю после восстания осознал его последствия и попытался искоренить мятежников силами одного эскадрона (он рассчитывал, что гвардейцы, устыдившись содеянного, последуют его примеру), но наткнулся на пушечную картечь, в считанные минуты истребившую сотню «безбородых шатенов на гнедых лошадях». Матросы, вместо того, чтобы захватить казематы с порохом и пушки, попытались соперничать в штыковой атаке с «измайловцами» и были перебиты.
Были воинские команды, пытавшиеся совместить партизанскую борьбу (действия на дорогах, прилегающих к столице) с обычной пехотной тактикой. Однако из-за превосходства сил противника (все-таки гвардия!) такие отряды очень быстро уничтожались.
Николай, начиная партизанскую войну, следовал правилам, с которыми познакомился на Кавказе. Во-первых, не вступать в непосредственный бой с превосходящими силами противника, не изображать из себя героев. Есть возможность убить – убей. Нет – убегай. Ничего зазорного в этом нет. Коли останешься жив – сможешь сделать больше, нежели когда будешь мертв. Во-вторых, чаще меняй дислокацию, чтобы противник не смог отыскать твою базу. В-третьих, следует иметь добрые отношения с мирными жителями. Иначе, они же тебя и выдадут.
Партизанская война Клеопина очень быстро стала известна в столице. Первоначально на поимку партизан отправляли небольшие силы, с которыми отряд справлялся. Либо заводили столичных «птичек» в какие-нибудь дремучие леса и болота, а дорогу обратно не указывали.
Из показаний солдат-перебежчиков штабс-капитан узнал, что после возвращения в столицу подпоручика Завалихина (может, следовало все-таки расстрелять?) на его поимку Бистром отрядил целый баталион.
С сотней солдат, что были сейчас под рукой, нечего и думать о войне с превосходящими силами противника. Да и село, где квартировал отряд, было не очень удобным – тесновато, к тому же и крестьян не хотелось подставлять под удар карателей. По мнению партизанского начальника, следовало бы уйти в какой-нибудь уездный городок, где в достатке обывательских домов для постоя. И где, как положено, должны были наличествовать государственные магазины с мукой, порохом и свинцом. Ну а если новая власть уже успела все забрать, можно бросить клич по дворянству, чтобы поделились охотничьими припасами. Только – куда идти?
Клеопин выбрал Тихвин. Городок небольшой, но удобный. В том смысле, что расположен на водной системе, соединявшей Балтийское море с Волгой. Опять-таки, вспомнив о каналах, можно вспомнить о родной «Мариинке», соединившей «Тихвинку» с Волгой через Белое озеро и Шексну-реку, откуда и рукой подать до родного Борисоглебского. Ну, немаловажным еще казалось и наличие монастыря, где хранилась икона Тихвинской Божией Матери…
Через сутки штабс-капитан приказал выступать.
Впереди, как и положено на марше, шествовал командир, а замыкающими шли заместитель Сумароков и фельдфебель Цветков, произведенный в главного интенданта. Интендантствовать, правда, было еще не над чем. Команда не имела не то что обоза, а самой захудалой телеги. Не было коня и у командира. Штабс-капитан полагал, что раз он возглавляет роту, то и лошадь ему не положена. Лукавил, конечно. Те лошади, что были у крестьян, под седло годились. В бой на них не идти, а в дорогу – сойдет. Но
