– Силантий! Ты ж умный мужик! – вдумчиво сказал Кудрявый. – Ты меня сколько лет знаешь? Когда это я по пустякам приезжал? Ты что, не видишь, что я не один приехал, а вместе с господином полковником от самого государя императора?
– Так ить… – замялся хозяин.
Николаю препирательства надоели. Сам он уже давно бы дал старосте по шее, но пока не встревал, понимая, что Григорий Андреевич лучше его знает, что делает.
– Стало быть, мы его сами и разбудим, – принял решение Кудрявый. Посмотрев на Клеопина, спросил: – В избу войдем, или сюда вытащить прикажете?
Полковник, успевший замерзнуть, кивнул:
– Пойдемте-ка внутрь. Заодно и погреемся.
Изба старосты, по деревенским меркам весьма обширная, сделалась меньше, когда в нее ввалились господа офицеры и нижние чины.
«Старец» изволил почивать в закутке за печкой, отделенной от жилой избы дощатой перегородкой. Храпел он преизрядно, но запаха перегара не было. Может, взаправду молился?
Хозяин, умильно улыбаясь – то полковнику, то господину Кудрявому, спросил:
– Молочка изопьете? Хлебушко свежий…
Клеопин, играя в начальника, прислушался к бурчанию в животе – выехали, не позавтракав, небрежно кивнул хозяину, а потом и нижним чинам – садитесь, мол.
Пока господа офицеры и нижние чины жевали простой ржаной хлеб – с пылу да с жару, вкуснее ничего нет, запивая молоком, из закутка донеслось покашливание. Потом раздался скрип, тяжелые шаги. Верно, проснувшийся «старец» вышел по утренней надобности. Вернувшись, снова плюхнулся на постель и зычно скомандовал:
– Савка, исти тащи!
Хозяин, так и замер, затрудняясь – не то бежать к старцу, не то оставаться у стола, виновато пробормотал:
– Отец Серафим, тута… гости к тебе…
– Какие гости? – рыкнул «старец». Зевнув, пробасил: – Грешные же услышат такой приговор: «Идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его».
– Вона, как по писаному шпарит! – восхищенно сказал хозяин.
Клеопин, начиная закипать, приподнялся из-за стола, но был остановлен Григорием Андреевичем. Предводитель дворянства, лукаво улыбаясь, сказал:
– А уж если ты такой знаток, то должен помнить, что в Евангелие от Матфея сказано: «Судимы будут не только дела людей, как добрые, так и злые, но и всякое праздное их слово». Болтаешь ты не в меру.
– Чаво? – донеслось из закутка. Снова донесся скрип кровати, шлепки босых ног, и перед компанией предстал длинный бородатый мужичина в одном нательном белье. – Кто там такой умный выискался? Щас я тебя…
– А ну, сукин сын, встать как положено! – рявкнул Клеопин так, что присели не только вскочившие солдаты, но и Кудрявый, а хозяйская кошка за печкой заорала дурным голосом.
«Старец», бодро выпятив грудь, стукнул пяткой о пятку и вытянул руки по швам. Полковник, не давая «старцу» опомниться, грозно спросил:
– Кто таков? Как фамилия? Какого полка?
– Я… – начал что-то лепетать «старец», как солдат-первогодок, застигнутый фельдфебелем в неположенном месте.
– Четко отвечай, как учили!
– Нижний чин Архангелогородского пехотного полка Серафим Корсаков! – выпалил «старец», поедая начальство глазами.
– Дезертир? – насупился Клеопин.
– Так точно, Ваше Высокоблагородие! – доложил Серафим Корсаков по-уставному, а потом добавил: – Весь полк разбежался, кто куда.
– Вольно, – скомандовал полковник, а когда Корсаков с облегчением расслабил ноги и руки, кивнул Кудрявому – мол, теперь ваш черед спрашивать.
Григорий Андреевич, подойдя поближе, доброжелательно спросил:
– Ну, рассказывай, что натворил, пока в бегах был. А не расскажешь – выведем тебя во двор, разложим на солнышке и вгоним ума в задние врата. А потом в острог.
– Ей-богу ничего не натворил! – рьяно закрестился Корсаков. – Так, если по немножко… Там – хлебушка украл, тут – одежу стырил.
– Закон Божий хорошо знаешь… Семинарист? Из какой семинарии выгнали?
– Из Тверской, – вздохнул «старец».
– Небось, за пьянство или за девку?
– Так за то и за то, – вздохнул Корсаков. – С девкой побаловался, а отец ректор меня в солдаты сдал.
– А зачем же ты, сукин сын, «старца» из себя изображаешь? У тебя на морде написано – лет тебе двадцать пять. Ну, тридцать от силы…
– Старца-то? – повеселел семинарист-дезертир. – Так ведь народец-то дурной. Я их пугаю, а они меня за это уважают. Кормят-поят. Бабы с собой в баню водят. А отцы-матери девок со мной спать укладывают. Думают, что со старцем, так благодать и сойдет.
Хозяин, слушавший разговор с раскрытым ртом, не выдержав, кинулся на Серафима. Уронил его на пол и стал душить:
– Ах ты, сволочь! Да я же тебя как старца святого принимал. Доченьку родную от зятя законного отлучал! А ты, собака самозванная…
Нижние чины с трудом оттащили разбушевавшегося хозяина от дезертира и усадили на лавку. Серафим Корсаков, стоя на коленях, ощупал помятое горло, хмуро сказал:
– Нет в тебе благодарности, Савка. Ужо дождешься ты Страшного суда. Будет тебе геенна огненная! Ибо, – воздел Серафим палец, – Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну… и дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий.
– Ну, точно сейчас в ухо дам! – пригрозил Клеопин.
– Дозвольте я, Ваше Высокоблагородие? – предложил один из солдат и, не дожидаясь ответа, сплюнул на ладонь и сделал Корсакову такую «смазь», что старец-дезертир заверещал.
– Хватит, – остановил полковник солдата, собиравшегося «смазать» еще разок, но и ругаться не стал.
– За императора покойного, Александра Павловича, зачем себя выдавал? – грозно насупился Кудрявый.
От такого обвинения Серафим затрясся. Упав на пол, начал истово биться лбом об пол и креститься – то на иконы, то на господ офицеров.
– Ваши Высокоблагородия! – вопил дезертир. – Из армии бежал, грешен! Воровал по дорогам, было дело! За старца себя выдавал – отпираться не стану! Но самозванцем отродясь не был!
– Врет? – посмотрел Кудрявый на полковника. – Или не врет? Сыск бы провести, точно бы все узнали.
– Так какая теперь разница? – пожал плечами Николай. – Да и сыск-то проводить, какой смысл? – Немного подумав, полковник решил: – Вот что, Григорий Андреевич. Заберу-ка я этого сукина сына с собой, да в строй поставлю. Сбежит еще раз – расстрелять прикажу. Ну-ка, братцы – свяжите-ка старца недоделанного…
Вместо заключения
Из дневника Елены Клеопиной
25 апреля 1827 года
Я совсем-совсем забыла про дневник! Думала – зачем он мне теперь? Я же не субтильная барышня, а замужняя дама. (Хи-хи… Самой не верится!) Но все-таки, когда мы переехали в череповецкий дом Аглаи Ивановны (Коленька смеялся – мол, приданое!), зачем-то взяла дневник с собой.
Коленька не смог пробыть до конца отпуска. Из самой Москвы, от Государя прискакал гонец. Е.И.В. лично прислал ему срочный приказ. Мы с Аглаей Ивановной долго плакали, провожая Коленьку, но что делать… Мой муж – полковник Императорской гвардии. Теперь же, когда Коленька уехал в Тихвин, мне стало совсем-совсем одиноко. Нужно заниматься хозяйством, вести дом. Оказывается, я такая неумеха! Ну, почему у нас нет соленых огурцов? Конечно, когда их засаливали, я еще не знала, что выйду замуж, но все-таки это очень плохо… Вчера мне так захотелось соленых огурцов, что решила – умру, если не съем! Хорошо, что я была в
