Жестокосердный поднял когтистую руку.
— Ты подвергнешь себя заражению! Господин, ты не можешь так поступить!
— Не говори мне о том, чего я не могу сделать, старый друг. Я не боюсь, — Мортарион вошел в шлюз и дождался окончания цикла обработки.
Внутри изокамеры от зараженного воина на медицинской койке исходил такой жар, словно его кровь кипела. Дрожа от сильных судорог, Цуррик попытался поднять руку, но не смог. Он прошептал какое–то слово, не в силах произнести его вслух.
Покой.
— Да, — сказал Мортарион, поднимая нож. Клинок был тяжелый, способный разрубать кости, и он подходил, чтобы исполнить задуманное. Примарх колебался, поворачивая оружие в руках. — Я знаю, чего ты хочешь.
Потребовалась вся воля Цуррика, чтобы он смог заставить себя сделать легкий кивок.
Мортарион прислушивался к собственному хриплому дыханию внутри своего шлема. Звук был одиноким и далеким, тяжелым от безнадежного осознания того, что он должен был сделать.
— Ты мой верный сын, — сказал он легионеру. — Ты с честью служил в Гвардии Смерти. Тебе больше не нужно страдать. А теперь — отдыхай.
Быстрым движением Мортарион вонзил нож советника в грудь Цуррика, разрезав его основное сердце надвое. Смертельный удар был идеальным. Пораженный легионер обмяк и замер.
— Готово, — произнес Жнец, глядя на медицинский ауспекс-модуль, висящий над его головой на суспензорах. Датчики устройства теперь молчали. — Покойся с миром, сын мой… — начал он.
Цуррик рванулся вперед, наполовину свесившись с койки, и ужасный вой вырвался из его покрытого пеной рта. Его слепые глаза были черными от запекшейся крови, а жужжащая масса мух вокруг него превратилась в облако бешено гудящего тумана.
Мортарион отступил на шаг и с ужасом наблюдал, как Цуррик двигается, словно дергающаяся марионетка, протягивая руку и вытаскивая боевой нож из своей груди. Он вышел из раны с тихим выплеском ихора, и примарх увидел, что металл лезвия проржавел и стал хрупким. Оружие с грохотом упало на палубу и разлетелось на куски, а Цуррик откинулся назад и скорчился.
Авточувства брони Мортариона просканировали легионера и не выдали ничего, кроме отрицательных признаков жизни. Цуррик был мертв… и в то же время нет. Его тело все еще двигалось, а испуганные глаза не отрывались от господина, умоляя его о конце, который тот не мог дать.
Мортарион отступил назад через шлюз и стоял в тишине, казалось, несколько часов, пока строгий процесс обеззараживания сканировал каждую часть его брони. Примарх не решался оглянуться. Какая бы зловещая сила ни контролировала сейчас Цуррика, это был не какой–то неземной разум, захвативший его плоть, и Мортарион понимал это всей душой. Человек, лежавший в той комнате, был тем самым, которого он забрал с Барбаруса много лет назад.
Мертвый и все же живой.
[Планета Барбарус; прошлое]
Городок назывался Ущелье Геллера, как Мортарион узнал в ту первую роковую ночь, когда прибыл сюда вслед за людьми, которым помог освободиться из плена Некаре. Небольшое поселение в одной из долин было больше простого скопления домов вокруг зала с низким потолком и общинных складов. Широкий шлейф полей твердой пшеницы окружал его, обеспечивая местных жителей урожаем, а их животных — пищей. Здесь жило около двухсот низших, и они боялись его.
Та первая ночь — уже прошло несколько недель — была напряженной. Столько всего случилось так быстро, что было трудно принять всё это сразу. До сих пор он вспоминал события той ночи и размышлял над реакцией людей на неожиданное возвращение своих близких. Многие из них плакали от радости и проявляли друг к другу такую сильную привязанность, что у Мортариона заныло в груди. Он ощутил эхо чувства, которое его юный разум не мог осознать, чувства, которое он никогда не испытывал, но отчаянно хотел испытать.
Но он скрывал эту потребность по старой привычке, боясь, что это будет воспринято как слабость. Он похоронил его, когда увидел их лица, повернувшиеся к нему и бледнокожему Каласу, изгнаннику с язвительным языком и быстрыми глазами.
Последовал спор. Некоторые хотели отправить беглецов обратно в лапы Некаре, опасаясь, что Верховный Владыка явится в Ущелье Геллера и полностью уничтожит его за мятеж против его выбраковки. Другие открыто призывали к убийству Мортариона и Каласа, несмотря на их важную роль в спасении людей. В конце концов, спасенные дали им пристанище, пусть и скудное.
Жители позволили им укрыться в полуразрушенной конюшне на краю деревни и дали дров для костра. И еду тоже, в некотором роде. Это была серая похлебка из общего котла, но для Мортариона она была лучше всего, что он ел в своем горном бастионе.
Несколько дней он стоял у дверей конюшни неподвижным стражем, ожидая появления его приемного отца. Но Некаре не показывал своего скрытого капюшоном лица, и через некоторое время жизнь в поселении вернулась к некоему подобию нормы. При слабом свете дня выносливые люди работали на полях. С наступлением ночи они собирались в центре города для еды и отдыха.
Калас сказал ему, что странные ритмичные звуки, которые они издавали, назывались «песнями», а иногда он слышал смех низших. Конечно, он сталкивался с этим и раньше, но безумный лепет големов или злобный смех Владыки всегда были удручающими, неприятными звуками. Он снова почувствовал тоску и, оставшись один, попытался понять ее, как–то описать это странное чувство.
Но Мортарион обнаружил лишь пустоту внутри себя, дыру, которую он не знал, чем заполнить.
— Я думаю, нам нужно двигаться дальше, — сказал Калас, возвращая Мортариона в настоящее. Он сидел, скрестив ноги, перед их очагом и помешивал угли в желтом пламени. — Я слышал, как некоторые из них говорили о нас. Многие мужчины думают, что они смогут избежать возможной мести Владыки, если мы с тобой уйдем.
— Нет.
— Что «нет»? — Калас бросил на него быстрый взгляд. — Послушай меня, Мортарион. Есть люди, которые с радостью выставили бы наши трупы на склоне холма, если бы думали, что это даст им хоть какую–то защиту от выбраковки. Мы должны идти… — он сделал паузу. — Если мы будем держаться вместе, то сможем выжить там.
Мортарион посмотрел на бледного юношу.
— Разве ты не хочешь остаться с себе подобными?
Лицо Каласа окаменело.
— Себе подобными? Ты знаешь, что мне подобные сделали в деревне, где я родился? Они утопили мою мать и пытались сделать то же самое со мной. И все из–за того, что ей не посчастливилось понравиться какому–то Владыке, — его
