Ему, конечно же, было жаль погибших в катаклизме людей — репортажи, фотографии, телевизионные съемки с места катастрофы ввергали всех в уныние, но Денис поймал себя на мысли, что чувствует себя особенно живым именно потому, что совсем недалеко от них, если считать по планетарным масштабам, смерть собрала обильную жатву.
Он помнил ужас, пережитый в трясущемся самолете, помнил тошноту, подступившую к горлу, когда разглядывал первые фото…
Но сейчас Карина была рядом с ним, море стремительно уходило под днище надувной лодки, солнце пылало посредине голубого до рези в глазах неба, разрисованного мазками легких облаков, и ощущение просвистевшей у виска пули придавало всему этому совершенно новый привкус.
Давыдов не считал себя адреналиновым наркоманом. Как любой нормальный мужик, доживший до зрелого возраста, он понимал разницу между разумным риском (который, как известно, сопровождает любой выход на улицу, поездку на машине или перелет) и безбашенностью, и давно перестал носиться по родимым отечественным дорогам со скоростью за сто пятьдесят, напиваться в заведениях сомнительной репутации и делать замечания молодежи, гадящей в проходных дворах. Как писатель он лелеял свою способность к сопереживанию, потому что передать словом эмоцию, да так, чтобы читатель в нее поверил и испытал сам, может только тот, кто эту эмоцию способен пережить. В противном случае можно сработать технично, внешне безупречно, но такой текст «зазубрины» в душе читателя не оставит.
Сейчас, обнимая жену в летящей над волнами лодке, он внезапно сформулировал для себя те изменения, что чувствовал в последние дни: он перестал сопереживать и с нетерпением ждал момента погружения к затонувшему судну. Таких дайв-пойнтов за его аквалангистскую карьеру набралось уже не один десяток, он видел места и поинтересней и не мог понять, почему буквально дрожит от нетерпения перед рядовой нырялкой. И вдруг признался себе, что хочет адреналина. Он мечтал, чтобы кровь вскипела от ощущения опасности, чтобы риск — не разумный, а именно тот, который на грани и немножко за ней — заставил его сердце судорожно стучать в ребра и каждую клетку тела окатило ледяной электрической волной.
И жену он хотел иначе, чем было всегда, даже в дни их первых встреч, когда от запаха ее кожи у него темнело в глазах — теперь он чувствовал себя завоевателем, коллекционером… В общем, в их отношениях не стало меньше страсти, возможно, даже больше, потому что новое восприятие принесло в супружеское ложе новизну, но вот нежность, которой всегда было в избытке, испарилась.
Он любил Карину, ему доставляло радость быть с ней, но он воспринимал ее не как жену, а как очередную победу, прекрасный и желанный трофей, которым можно и должно насладиться. Он был счастлив все эти дни. Счастлив сегодня. Но счастье это называлось счастьем охотника.
Раньше это открытие его бы испугало. Его, прежнего Дениса. Но не Дениса нынешнего. Тот был в меру осторожен и любил жену. Этот же любил риск и женщин. Его нынешняя женщина была прекрасна и желанна. С такой приятно оставаться долго. Но долго — это не навсегда.
Давыдов неожиданно для Карины поцеловал ее в губы, вскочил и, ухватив свободной рукой леер на другом борту, замер на полусогнутых на носу стремительно скользящей по океану лодки — странное подобие ростры[10] в мужском обличье.
— Cool! — закричал рулевой. — It’sa really cool, guys!
Денис чувствовал себя вольтижировщиком, стоящим на спине несущейся галопом лошади, с наслаждением вдыхал пахнущий солью и йодом ветер, не замечая жены, которая не сводила с него глаз.
Если бы он видел ее взгляд, то вряд ли бы тот ему понравился. Нет, Карина не прожигала ему затылок ненавистью, не смотрела на мужа, как на неприятное диковинное животное! Нет, нет… Ничего подобного нельзя было разглядеть в ее глазах! Но была в ее взгляде совершенно непривычная нотка, завидя которую, Давыдов-новый обязательно бы напрягся.
Карина Анатольевна смотрела на мужа с нескрываемым интересом, словно не прожила с ним многие годы, а увидела совсем недавно, ну, может быть, пару дней назад. Денис-прежний скорее всего обрадовался бы такому взору и произнес длинный спич о новизне в отношениях, о благотворном влиянии дальних совместных путешествий на супружеские отношения в общем и на секс в частности…
А вот Давыдов-нынешний напрягся бы, определив этот взгляд безошибочно.
Карина глядела на него взглядом охотника, разглядывающего добычу.
Мир Зеро. Будапешт. ОктябрьТолстым людям тяжело бегать. Особенно тяжело им бегать в толпе. Мужчина, врезавшийся в Давыдова, весил, наверное, под два центнера. Когда такая туша теряет равновесие и летит, словно прыгнувший с обрыва носорог, оказаться на ее пути — удовольствие не из приятных. Но в тот момент, когда толстяк в сером плаще ударил Давыдова в бок с мощью пушечного ядра, сбивая с ног и его, и приставившего к спине Кирилла ствол pistolero, Давыдов закричал бы от радости.
Если бы смог…
Носорог в плаще выбил из него дыхание и едва не сломал ребра. Кирилл пролетел минимум пару метров, не касаясь мостовой, и в падении сшиб молодую парочку, на свою беду оказавшуюся на траектории его стремительного полета. Это несколько смягчило удар о землю, но не настолько, чтобы Давыдов сразу же смог вскочить. Нет, он попытался, но сделал смешное па и рухнул, перелетев через оказавшуюся на пути скамейку.
Над ухом у него что-то оглушительно треснуло. Краем глаза Кирилл заметил, как деревянная плашка спинки брызнула щепой, и побежал на четвереньках в сторону, уходя из-под выстрелов. Стрелял по нему низкорослый мужчина средних лет, одетый в кургузый клетчатый пиджак и темные слаксы (Давыдов почему-то отметил, что они коротковаты), круглоголовый, с черной челкой, закрывающей лоб до самых бровей. Из-под челки виднелись маленькие блестящие глазки, совершенно мышиные, без белков — круглые черные шарики, похожие на капельки чернил. У него в руках был не современный пистолет, а какой-то длинноствольный револьвер антикварного вида, похожий на смит-вессон, с которым клетчатый управлялся ловко и сноровисто. От третьей пули Кирилл едва успел спрятаться за столиком, с которого продавали сладости. Вверх взлетели желейные конфеты, осколки пластиковых стаканчиков, но Давыдов уже нырнул в толпу, проклиная боль в ребрах и плохо слушавшуюся левую ногу.
