Давыдов медленно разжал кулаки. На ладонях остались следы от ногтей.
— Господин Давыдов!
Незнакомая женщина лет тридцати пяти — сорока, лицо такое незапоминающееся, что хоть раз сто встречай, не узнал бы — набор среднестатистических черт, накрытый сверху жиденьким каре мышиного цвета. Одета, правда, ярко, но и это не спасает. На бейдже что-то написано: синие буквы на желтом фоне, наверное, название газеты, но какой именно — не разглядеть, да и не важно.
Важно улыбаться.
— Вас называют писателем-фантастом, Денис. И в каждой вашей книге есть фантастическое допущение. Почему именно фантастика для вас — основной жанр?
Голос у нее несколько лучше внешности, но не намного, хотя она пытается припустить чуть хрипотцы для сексуальности, только получается похоже на хронический ларингит. Но вопрос нормальный, без второго дна. Возможно, она даже читала «Факельное шествие». Или «Плохие новости на понедельник».
— А почему нет? Чем фантастика хуже исторической драмы? Или городского романа? Скажите, Анна Каренина существовала в реальности? А каким был Кристобаль Колон, если он был? Тарас Бульба, князь Серебряный, Захар Беркут, д’Артаньян? Кто они? Исторические фигуры, плод воображения авторов? Вот Сенкевич выдумал Богуна или описал? Или и то и другое? Весь мир, который мы помним, выдуман писателями! Мы знаем войну 1812 года по роману Льва Толстого, революцию — по Лавреневу, Бабелю, Алексею Толстому. Все — войны, катаклизмы, великие открытия, научные свершения — для нас сохранили писатели. Кто из обычных людей станет читать хронику, когда есть романы? Восстание Спартака — это Джованьоли, ад — это Данте, Южная Америка — это Маркес. Каким останется в истории политик, зависит не от него и даже не от его дел, а от летописца. Что мы будем вспоминать о событии через 20-30-50 лет, зависит от того, что напишут о нем писатели.
— И журналисты! — не выдержал Кротов. — Между прочим…
Денис решил реплику не игнорировать, но подержал паузу, дожидаясь, пока закончат перевод на польский.
— В первом приближении — и журналисты тоже. Но статья живет несколько часов, в лучшем случае несколько дней или месяцев. Книги более долговечны, особенно хорошие книги. Мир, в котором вы живете сейчас, придуман нами — писателями, уж простите за нескромность! Все вы — если мне придет в голову описать сегодняшнюю встречу — станете плодом моего воображения, оставаясь при том обычными земными людьми! Да, это так… Воображаемое и реальное — это даже не Инь и Янь. Это просто одно и то же, и через несколько лет после того, как события произошли, никто не знает, что придумано, а что нет. Да что там — через несколько лет! Слышали присказку: врет как очевидец?
По залу прокатился легкий смешок.
— Меня считают фантастом, — продолжил Давыдов, улыбаясь, — но я не пишу фантастику. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует. Мне надо сделать книгу такой, чтобы вы ее запомнили, чтобы порекомендовали прочесть ее вашим друзьям и близким. И если для этого нужно фантастическое допущение, то я с удовольствием его сделаю. И оно станет реальностью для тех, кто роман прочтет, полюбит моих героев и проживет с ними придуманный мною кусок жизни. Это не фантастика, это просто литература. В литературе нет высоких и низких жанров, есть хорошие писатели, которые пишут интересные книги, и плохие писатели, которые пишут книги скучные. Есть люди, не владеющие ремеслом, и люди, ремеслом владеющие. Одних вы будете читать, даже если они напишут телефонный справочник, а других не будете, что бы они ни написали. Первично читатель выбирает не жанр, а рассказчика. Вот и все. Я ответил на ваш вопрос?
Журналистка кивнула.
Денисов посмотрел на часы.
— Господа и дамы, я очень рад был бы беседовать с вами еще несколько часов, но — увы… Моя супруга, — он помахал рукой Карине, сидящей сразу за журналистскими креслами, и она улыбнулась ему в ответ, — уже поглядывает на меня с нетерпением. У нас полтора часа до начала регистрации, и, если мы хотим улететь, нам надо успеть доехать. Все присутствующие знают, что такое варшавские пробки…
По залу пробежал смешок.
— Поэтому очень вас прошу — последние два вопроса и начинайте подходить за автографами. Хорошо?
Публика загудела — тихонько, как разбуженный пчелиный улей. Кто-то потянулся к стенду за книгами, кто-то принялся доставать из сумок уже купленные тома.
— Денис Николаевич!
Давыдов не сразу нашел обладателя громкого, с металлическим отзвуком, голоса — тот стоял чуть в стороне от журналистов, кучковавшихся в правом углу.
Мужчина лет сорок пять — пятьдесят. Высокий. Худой, но не болезненно. Лицо вытянутое, с резкими складками вдоль носа, подбородок острый, губы — одно название: рот похож на разрез. Глубоко посаженные глаза — темные, внимательные. Человек повел головой так, словно ему мешал тугой воротник (точно капитан Овечкин из «Неуловимых»), и пригладил ладонью и без того гладко лежащие, зачесанные назад волосы.
— Да, слушаю вас…
Не журналист, отметил про себя Денис. Ни бейджика, ни наглости во взгляде. Читатель. Будем надеяться, благодарный.
— Скажите, Денис Николаевич, считаете ли вы, что писатель в некотором смысле является не только зеркалом, отражающим реальность, но и…
Гладковолосый поискал слово и внезапно, словно досадуя, что мысль высказана недостаточно четко, щелкнул сухими длинными пальцами. Щелчок этот произвел на публику странное воздействие — улей умолк, люди невольно повернулись к говорившему.
— …но и, — повторил тот, — творцом этой самой реальности?
— Простите? — переспросил Давыдов. — В каком смысле — творцом? Для читателей?
— Нет, нет! Что вы! — возразил человек и снова дернул шеей.
Никакого тугого воротника на нем не было — свободная водолазка, спортивный пиджак.
— С читателями как раз все понятно! Я говорю о настоящей реальности. Сегодня на сегодня. Думаете ли вы, что ваши книги, ваши мысли, ваши слова меняют мир,
