День был прекрасным, не холодным, а нежно прохладным — в ветерке, заблудившемся между небоскребами, чувствовалось дыхание надвигающейся осени, но листву еще не окончательно выкрасило в багрянец, деревья щеголяли и зеленым, и желтым, и красным. До холодных ноябрьских дождей оставалась целая вечность — несколько недель восхитительного бабьего лета.
К Нью-Йорку нельзя относиться равнодушно.
Его можно только любить или ненавидеть.
Давыдовы его любили, поэтому минуты летели незаметно. День канул в лету за разговорами и прогулками, словно и не было его совсем.
Мартин лично отвез их в аэропорт.
Туннель к этому времени опустел, Квинс-бульвар освободился от дневного потока автомобилей и задышал полной грудью. Пробок не было, и они, приехав на место задолго до вылета, успели выпить по порции виски в баре и только после этого отправились на регистрацию.
JFK[1] в ночное время светился вовсю — стеклянные двери, распахиваясь, глотали новых и новых пассажиров. В терминале было не продохнуть от мужчин в «гавайках» и женщин в пляжных платьях. В изобилии звучала русская речь. Рич, заслышав знакомые фразеологические обороты, усмехнулся, пожал Денису руку, поцеловал Карину в щеку и исчез, унося в папке предварительный контракт, подписанный Давыдовым за обедом в ресторане в Джерси. Дружба — это, конечно, хорошо, но сделка могла принести Мартину больше сотни тысяч долларов, а это весьма весомая причина быть очень настойчивым агентом и гостеприимным хозяином.
Рейс на Арубу поднялся в воздух точно по расписанию, и огромный, как дом, А-320, оставив за собой бриллиантовую россыпь нью-йоркских огней, ринулся на юг. В тот момент, когда замученный бессонницей Давыдов вообразил себе самолетную фею, сидящую на кончике крыла, внизу, под гладким белым брюхом лайнера, плескались волны Карибского моря.
Денис не мог видеть того, что видел и знал экипаж аэробуса — прямо на них с юго-запада двигался грозовой фронт шириною в две с половиной сотни миль. Самолет летел чуть выше бури на высоте 29 000 футов, но все равно — тряхнуть могло серьезно, и обогнуть стреляющую молниями во все стороны тучу у лайнера не получилось бы — сильный встречный ветер резко увеличил расход горючего, ограничив дальность и сократив возможные варианты маневра.
Можно было вернуться в Майями или сеть в Доминикане, но неизвестно откуда взявшаяся непогода не показалась пилоту А-320 столь уж серьезным препятствием. Капитан принял решение идти на грозу, и это, в целом, было верным выбором. Ключевыми словами можно считать слова «в целом», так как никто из летящих рейсом № 322 — ни экипаж, ни тем более пассажиры — не могли знать еще об одном событии, происходившем именно в тот момент, когда аэробус подлетал к грозовому фронту.
В сотне миль от восточного побережья Гаити подводная гора, некогда бывшая вулканом, вдруг задрожала и лопнула, раскалываясь пополам. Естественно, землетрясение в глубине океана не могло сбить лайнер, летящий на высоте нескольких десятков тысяч футов.
Но это было не простое землетрясение.
Возле атлантического побережья острова Гаити. Доминиканская Республика. То же времяЛески, уходящие в глубину, слегка подрагивали от натяжения.
Лодка замерла неподвижно на гладкой темной воде, и двое рыбаков дремали, опершись на борт, в ожидании поклевки. Ночь была тихая. Легкая рябь от дыхания ночного ветерка пробегала по поверхности и тут же исчезала, и тогда звезды отражались в океане как в зеркале.
Сон рыбаков был чуток, но они не могли расслышать того, что происходило на глубине нескольких миль и вдалеке от того места, где на якорях-растяжках качался рыбацкий баркас. Они уже были мертвы, но не знали об этом — смерть только приближалась к лодке, оскалив прозрачные жидкие зубы.
Гора лопнула, земная кора раскололась, словно скорлупа высохшего ореха, и океанская вода потоком хлынула в распахнувшуюся алую щель. Сотни тысяч тонн влаги вскипели от соприкосновения с пузырящейся раскаленной магмой, вырвавшейся из пролома.
Это было похоже на взрыв, но куда страшнее взрыва. Возможно, атомный заряд в сотни мегатонн мог бы натворить большей беды, только и без него чудовищные силы принялись разрывать океаническое дно, и из огромной расщелины, словно из свежей раны, давление выжимало малиновую пасту, мгновенно исчезающую в миллиардах пузырьков и облаках пара.
Трещина становилась все шире и шире, взбегая по склону подводной горы, стекая вниз, на огромную, покрытую валунами долину, раскинувшуюся на дне океана на добрую сотню миль. Зрелище это было недоступно ни одному разумному существу, но крупная дрожь, сотрясающая земную твердь, и магма, превратившая в кипяток тысячи и тысячи тонн океанской воды, несли смерть не только подводным обитателям. Ударная волна, родившаяся в толще вод в результате землетрясения, уже начала свое движение к береговому шельфу, чтобы превратиться в разрушительное цунами спустя какие-то сорок минут. Но на этом катаклизм не закончился. То, что случилось несколько позже, оказалась еще более фатальным для многих людей, хотя эти разрушения надежно скрывались от человеческого взгляда на глубине в несколько километров под толщей соленой воды.
Малиновый свет, льющийся из треснувшей плоти планеты, разорвал вечную тьму океанских глубин. Огромная долина, по которой бежала трещина, осветилась, и если бы человеческий глаз мог видеть открывшуюся картину, то удивлению свидетелей не было бы предела.
На каменном плоскогорье, образуя правильный квадрат, стояли десятки пирамидальных сооружений. Стройность и геометрическая правильность фигуры не оставляла и доли сомнений в том, что пирамиды — не природные образования и возникли здесь не случайно. Но если бы кто-то и усомнился в искусственном происхождении всего комплекса сооружений, при взгляде на гигантское строение, возвышавшееся в центре, сомнения рассеялись бы наверняка.
Если малые пирамиды, образовывавшие квадрат со стороной в несколько километров, можно было сравнить с пирамидой Хеопса, то центральное строение превосходило ее как минимум раза в три и возвышалось над своими «спутниками», как Голиаф над когортой Давидов. По мере того, как трещина в плато распахивала свою малиново-алую пасть все больше и больше, приближаясь к гигантскому ансамблю из каменных великанов, становились видны и мелкие, вернее, сравнительно мелкие детали. Из-под осадочных наслоений, которые вздымало вверх кипением воды, показались участки исполинской стены, некогда охватывавшей весь
