Голова у Киры кружилась.
Мир вокруг никак не попадал в резкость.
Ощущения раздвоенности больше не было, была твердая уверенность, что ее сознание разорвали и разбросали по разным мирам. Она чувствовала на лице холодные капли парижского дождя, но ее руки в перчатках все еще сжимали ложе карабина на крыше дома в киевской Оболони. Она слышала уханье вертолетной турбины и отдаленный лай стаи бродячих собак, кормящихся на мусорниках за супермаркетом. Одновременно.
Она Кира. Или Карина?
Париж или Киев?
Собраться. Привести себя в порядок. Отбросить лишнее и сосредоточится на реальности. Хотя что такое реальность, Кира уже плохо представляла.
Ее нос уловил неприятную кислую вонь — запах грязной одежды, немытого тела и мочи — и Кира вздохнула с облегчением.
Это Париж.
Запах исходил от Котлетки, в одежду которой Кира уткнулась лицом, когда потеряла равновесие.
В Киеве Давыдова провела не один час, а здесь, на площади у Лувра, не прошло и нескольких секунд. Что-то творилось со временем, это было очевидно. Раньше время текло одинаково, что в ее мире, что в Зеро — джамп на это никак не влиял. Но раньше и Касание было чистой теорией, а сейчас…
Кира отстранилась от Котлетки, и тут ей в ухо горячо задышал Рич:
— Может, сейчас? А?
Кира пожала плечами:
— У нас один ствол. Куда ты лезешь?
Андрон хмыкнул.
Они рассматривали вертолет и его пассажиров из укрытия.
Это была чужая группа — сомнений не было.
Трое мужиков: один из них здоровущий, как горилла, чернокожий, двое других помельче, но тоже не подарки, а с ними дама легкого поведения — грудастая и в мини. Когда из полицейского геликоптера вываливаются трое мужиков в форме — это одно. А когда с ними вместе выпрыгивает дама, у которой стоимость услуг горит на лбу, — совсем другое.
— И что делать будем? — прошептала Котлетка. — У них вон автомат и две пушки.
— Три, — поправила ее Кира. — У девки тоже пистолет.
Девица размашисто зашагала голыми ногами по мокрому асфальту, и Давыдова сразу сообразила, что в теле парижской проститутки вовсе не женщина.
— И это не девка, — Котлетка ухмыльнулась гнилым ртом. — Не только у меня проблема, да? Ну хоть полегчало!
— Они идут в пирамиду, — сказал Рич, выглянув из-за парапета.
Кира кивнула.
— А куда они еще могут идти?
— Положат нас всех, — оптимизма на лице у Рича не было и близко. Страха, впрочем, тоже. — Кир, нам бы поближе подобраться.
Кира еще раз оценила расстановку сил противника и покачала головой.
— Грамотно стоят. Но есть идея. Котлетка, не хочешь пройтись?
Та медленно повернулась к Кире. С грязного лица клошара на Давыдову глянули внимательные карие глаза:
— С пушечкой? А почему бы и нет? Пройдусь, конечно…
Мир Зеро. Париж. Ноябрь
Первым клошара заметил Мамочка.
Бродяга, больше похожий на передвижную тележку старьевщика, чем на человека, ковылял по площади, припадая на левую ногу.
— Давыд, — позвал Мамочка негромко.
Давыдов с трудом расслышал его через шум дождя и повернулся на голос. Мамочка сделал жест ухоженной старческой кистью, указывая направление, и только тогда Кирилл тоже заметил бездомного, вынырнувшего из темноты и водяной пыли, окутывавшей здание дворца.
Китаец посмотрел на Давыдова с недоумением — мол, ослеп, что ли? Кирилл не ослеп, но был в шоке — его крепко штормило. Штормило так, будто бы он неделю закидывался ковисом и заливал его литрами виски.
Он — Кирилл Давыдов — джамп-мастер, марафонец, почти супермен, только что влетел в это тело из глухого медвежьего угла чужого сознания. Он не вырвался — его отпустили.
Это был знакомый мир — мир Зеро. Проблема заключалась в том, что в этом мире Зеро он одновременно находился в двух местах, а этого не могло быть ни теоретически, ни практически. Просто не могло быть, потому что Касание вполне вписывалось в представления ученых о пространстве и времени, а вот раздвоение личностной матрицы джампера — никак.
Давыдов посмотрел на свои голые коленки, ощутил сырой ветер с Сены, обдувающий его едва прикрытые ягодицы, и почувствовал настоящий страх. Не перед смертью — джампер и безумие, джампер и смерть — это привычные сочетания. Это был страх перед неизвестным, непонятным, необъяснимым, которое в черно-белых представлениях Кирилла, привыкшего мерить свою жизнь войной, не должно было существовать. Но существовало, черт побери! Существовало!
Давыдов собрал волю в кулак, мысленно сжал дрожащий у горла желудок и сосредоточился на чувстве опасности, накрывшее его липкой неприятной волной, едва он завидел бездомного, ковыляющего к ним через дождь.
Правильный клошар. Тут таких хоть пруд пруди, за каждым углом… Но бродяга, идущий к полицейскому вертолету…
— Мне он не нравится, Дывыд, — тихонько произнес Мамочка, поднимая ствол. — Что-то не то…
— Мне тоже… — выдохнул Кирилл. — Китаец, а ну-ка…
Клошар был в тридцати метрах от них. Китаец шагнул вперед, бродяга споткнулся, припал к земле. Мимо уха Давыдова что-то просвистело, а потом по барабанным перепонкам ударил звук выстрела.
Откуда-то сбоку вылетел Лоскуток сшиб Давыдова с ног, закрывая спиной от следующей пули, придавил к мостовой.
Затарахтел автомат Мамочки, но тут же захлебнулся, и он согнулся, держась за плечо.
— Отпусти, идиот… — просипел задавленный Давыдов.
Ни целиться, ни стрелять в таком положении Кирилл не мог. Он отпихнул Лоскутка, и тот, безвольно завалившись на бок, скатился на асфальт, не издав ни единого стона.
Давыдов, сбивая колени, бросился к товарищу.
— Я в порядке, — выдохнул Лоскуток, и оскалился кровавым ртом. — Херня, Давыд, чуток зацепило.
Но зацепило не чуток — мундир на его груди набухал кровью.
— Лоскуток ранен! — крикнул Кирилл, баюкая Толика на руках.
Плотный, словно брандспойтная струя, воздушный поток прижал их к мокрому асфальту.
Гул вращающейся вхолостую вертолетной турбины перешел в надсадное уханье, Кирилл оглянулся.
Трюк с клошаром был отвлекающим маневром — за их спинами взлетал полицейский геликоптер, на который
