— Или ее.
— Согласен — или ее. Хотя в таком случае это, скорее всего, будет гольф. В женском футболе очень мало платят.
Эрика только молча вздохнула и притихла, лежа на спине, чтобы облегчить процесс коммуникации.
— Они что, даже не замечают, когда ты из дома удираешь?
Йохан лежал на боку возле Линды и щекотал ее по лицу соломинкой.
— Нет, как ты не понимаешь, Якоб мне доверяет.
Она сморщила лоб, состроила гримасу и проговорила, передразнивая своего брата:
— «Я тебе доверяю». Всем этим «верю-доверяю» он набрался на курсах «Наладьте контакт с молодыми людьми». Хуже всего, что большинство во все это тоже верит, и очень многие из ребят считают Якоба чуть ли не богом. Хотя, конечно, если растешь без папаши, то так, наверное, и должно быть.
Линда раздраженно отбросила соломинку, которой забавлялся Йохан.
— Перестань, кончай это дело.
— А что такого, немного уж и пошутить нельзя?
Она увидела, что ему неприятно, подвинулась и поцеловала Йохана — капнула бальзама на рану. Паршивый сегодня оказался день. Утром у нее началась менструация, и теперь придется неделю воздерживаться и не трахаться с Йоханом, а больше всего ей действовала на нервы жизнь у ее практичного правильного братца и его не менее практичной супруги.
— Ох, скорее прошел бы этот год. Так хочется рвануть из этой чертовой дыры.
Им приходилось шептаться, чтобы не выдать свое убежище на сеновале. Она тут же поняла, что ее слова прозвучали совершенно недвусмысленно.
— И поскорее меня бросить, так, что ли?
На лице Йохана обозначилась откровенная боль, и Линда прикусила язык. Конечно, когда перед ней откроется весь мир и она выйдет в свет, то никогда и не посмотрит на кого-нибудь типа Йохана, но пока она здесь, дома, в качестве временного утешения годится и он, но не более того. На безрыбье, как говорится, и рак рыба. Хотя, конечно, ему совершенно не обязательно это знать. Линда свернулась клубочком, как маленький пушистый игривый котенок, и припала к Йохану. Он никак не прореагировал, так что она взяла его руку и положила на себя. Как бы независимо от его воли его пальцы начали блуждать по ее телу, и она усмехнулась про себя: мужики, как вас легко дурить.
— Но ты ведь можешь поехать со мной, если захочешь?
Задавая этот невинный вопрос, Линда была абсолютно уверена в том, что Йохан никогда не уедет из Фьельбаки или, точнее, что самое главное, не сможет уехать от своего брата. Иногда она спрашивала себя, ходил ли хоть раз Йохан в сортир без разрешения Роберта. Он промолчал и ничего не ответил на ее вопрос. Вместо этого спросил:
— А ты уже поговорила со своим папашей? Что он говорит насчет того, что ты подумываешь уехать?
— А что он может сказать? Через год я сама смогу распоряжаться собой. Как только мне исполнится восемнадцать, он мне больше указывать не сможет, оттого и бесится, аж на стенку лезет. Мне иногда кажется, что ему до чертиков охота вписать нас в свой долбаный реестр: Якоб — дебет, Линда — кредит.
— А что такое «дебет»?
Линда посмеялась над его вопросом.
— Это такой термин экономический, но тебе он нужен, как зайцу курево. Я иногда думаю, как бы было, если бы…
Глаза Йохана застыли, и он невидяще смотрел куда-то поверх плеча Линды, задумчиво жуя соломинку.
— Как было бы, если бы что? Если бы папаша не заимел всех этих денег, тогда, наверное, мы бы жили в господском доме, а ты ютилась бы в избушке с дядькой Габриэлем и теткой Лаине.
— Ну ты скажешь. Та еще, конечно, картинка: мамаша ютится в избушке, бедная, как церковная крыса.
Линда закинула назад голову и от души рассмеялась, так что Йохану пришлось утихомиривать ее, иначе их могли услышать: от сарая до дома Якоба и Мариты всего пара десятков метров.
— Может, тогда папаша и сейчас был бы жив. Тогда хотя бы маманя не суетилась целыми днями со своими чертовыми фотоальбомами.
— Но он же не ради денег…
— Ты этого не можешь знать. Что ты вообще, в задницу, знаешь о том, почему он это сделал?
Голос Йохана поднялся на октаву выше и задрожал от ярости:
— Но это же все знают.
Разговор принял весьма неприятный оборот, и Линда отвела взгляд, потому что не хотела смотреть в глаза Йохану. Семейная вражда, все, что из этого вытекало, и все, что с этим связано, до сих пор, по молчаливому согласию между ними, было запретной темой.
— Все думают, что они все знают, но никто ни хрена не знает. А твой братец, который живет в нашем доме, — самое большое дерьмо из всех.
— Якоб не виноват в том, что все вышло, как вышло.
Ей показалось довольно странным, что она защищает брата, которого по большей части сама костерила на все корки. Но кровь не вода, тем более родная.
— Он получил усадьбу от дедушки, и, кроме того, он всегда первым защищал Йоханнеса.
Йохан понимал, что она права, и ярость его погасла так же быстро, как и вспыхнула. Так уж выходило, что иногда ему становилось чертовски больно, когда Линда говорила о своей семье, потому что это напоминало ему о том, что он сам потерял. Он никогда не решался сказать ей это, но часто думал, что, называя вещи своими именами, Линда показывала себя очень неблагодарной. У нее и ее семьи было все, а у семьи Йохана не было ни черта. Какая же, к едрене-фене, тут справедливость?
Одновременно он все ей прощал: так, как Линду, настолько горячо, Йохан никогда никого не любил. Даже когда он просто глядел на нее, лежащую рядом с ним, у него внутри все переворачивалось. Иногда он просто не верил, что все это происходит на самом деле, что такой ангел, как Линда, слетел с небес и коснулся его. Но он считал за лучшее не думать об этом, не тратить силы и энергию, пытаясь объяснить свою удачу. Вместо этого он сознательно закрывал глаза, старался не заглядывать в будущее и наслаждался настоящим. Йохан притянул ее поближе к себе и зажмурился, вдыхая запах ее волос. Он расстегнул верхнюю пуговицу на ее джинсах, но она остановила его:
— Я не могу, у меня месячные. Давай лучше я…
Она расстегнула его брюки и перевернула Йохана на спину. Зажмуренные от удовольствия глаза Йохана увидели рай.
Прошел всего лишь один день с тех пор, как они нашли мертвую женщину, но Патрик изнывал от нетерпения. Он думал, что где-то кто-то сидит и ломает голову, где она. Тревожится, думает, мысли кружатся вокруг одного и того же, становясь все более и более мрачными и отчаянными. И самое худшее во всем этом — что самые ужасные подозрения оказываются правдой. Наверное, сейчас Патрик больше всех на свете хотел узнать имя погибшей. Тогда бы он смог разыскать тех, кто ее любил, и сказать им правду. Нет ничего хуже, чем неизвестность, — неизвестность и неопределенность даже хуже самой смерти. Ведь и горевать можно начать только после того, как узнаешь, о чем надо горевать. Это будет совсем нелегко — стать тем, кто принесет горестную весть, это огромная ответственность и долг, которые Патрик уже мысленно взвалил себе на плечи. Но он знал, что это очень важная часть его работы. Облегчить боль и утешить, но в первую очередь выяснить, что случилось с той, кого они любили.
То, что вчера Мартин совершенно безрезультатно обзвонил полицейские участки, тут же сделало задачу идентификации убитой сложнее в десятки раз. Нигде в округе не заявляли о пропаже кого-нибудь похожего: это означало, что придется объявлять розыск по всей Швеции, а может быть, даже и за границей — задача, которая на секунду показалась совершенно невыполнимой. Но Патрик заставил себя выбросить
