тихонько, но душу рвало. Роберт опустился на колени рядом с мамой и обнял ее. Он очень нежно и ласково отвел сальную прядь с ее лица, потом помог ей подняться.
— Извини, мам, извини, извини, извини. Я тебе помогу с альбомами, и все будет в порядке. Ну, с теми, что я испортил, ничего не поделаешь, но их совсем немного, остались самые лучшие, ты посмотри на эту — какая ты тут красивая.
Роберт поднял фотографию и держал ее перед глазами матери. На ней улыбалась Сольвейг, стоя в раздельном, но весьма пристойном купальнике, с лентой наискось через грудь, на которой блестела надпись: «Майская королева 1967» — красивая, действительно красивая. Рыдания прекратились, слышались только всхлипывания. Она взяла у него фотографию и, улыбаясь, спросила:
— Я ведь действительно была красивая, Роберт?
— Да, мама, да. Очень. Самая прекрасная девушка, которую я видел.
— Ты не обманываешь, ты правда так думаешь?
Сольвейг кокетливо улыбнулась и ласково погладила его по волосам. Роберт помог ей сесть на стул.
— Да, точно, так оно и есть, честное благородное.
И через мгновение все было забыто и улажено, и Сольвейг опять в полном счастье колупалась со своими альбомами. Йохан кивнул Роберту и показал ему глазами на дверь, дескать, надо выйти. Они сели на крыльце, оба закурили.
— Что за дерьмо, Роберт? Что это тебя понесло? Надо как-то все-таки себя сдерживать.
Роберт ничего не ответил и колупал носком ботинка перед собой. Да и что он мог сказать? Йохан глубоко затянулся и с удовольствием выдохнул сигаретный дым между крепко сжатых губ.
— Не хрен им подыгрывать, я тебе от души говорю, как думаю: мы должны держаться вместе.
Роберт сидел и молчал, стыдясь самого себя. Перед ним словно разверзлась пропасть, а он сидел на краю и то засовывал ногу в нее, то выдергивал. Он тщательно затушил сигарету, воткнул ее в песок и забросал сверху, что выглядело странно и нехарактерно для них: земля вокруг крыльца была усеяна старыми, задубевшими окурками. Потом Роберт все же посмотрел в глаза Йохану.
— Насчет того, что ты сказал, ну, про девчонку в Вестергордене. — Роберт помедлил. — Это что, правда?
Йохан дотянул свою сигарету до фильтра и выщелкнул окурок на землю. Он поднялся, даже не обернувшись к брату:
— Да ясное дело, чтоб мне сдохнуть, правда.
Потом он повернулся и пошел в дом. Роберт по-прежнему сидел на крыльце. Первый раз в жизни он чувствовал, как их с братом разносит в стороны друг от друга. Это напугало его так, что он чуть не обделался.
Вторая половина дня получилась относительно спокойной. Почему? В первую очередь из-за того, что, пока они не получат полного отчета об исследовании останков Йоханнеса, Патрику не светило ничего захватывающего. Так что он сидел более или менее спокойно и ожидал, пока зазвонит телефон. На месте он сидеть просто не мог, поэтому пошел к Аннике, чтобы отвлечься и поболтать часок.
— Ну и как оно, твое ничего? — спросила Анника, как обычно, глядя на него поверх очков.
— Ну, если ты про это, то жарища ее донимает, и легче нам обоим от этого не становится.
Как только Патрик сказал про жарищу, он тут же почувствовал, что здесь, во владениях Анники, прохладно, и ощутил легкий ветерок. Здоровенный вентилятор легонько жужжал возле ее письменного стола, и Патрик выпучил на него глаза, офигевший от собственной глупости.
— И как я об этом только не подумал. У нас дома есть, я купил вентилятор для Эрики. А что это такое, почему у меня мозгов не хватило притащить вентилятор сюда? Точно, первое, что я сделаю завтра утром, — сгоняю в магазин и куплю.
— Для Эрики. Да, конечно. И как она с таким-то пузом и в такую жарищу?
— Знаешь, до того как я купил вентилятор, я думал, что она скоро расплавится. А вообще она плохо спит, руки-ноги болят, с ума сходит, что на живот повернуться не может, ну и все остальное, да ты знаешь.
— Да вообще-то нет. Вот здесь никак, даже при всем моем нахальстве.
Патрик с испугом подумал — что это он только что ляпнул. У них, в смысле у Анники, не было детей. И раньше он, слава богу, никогда не спрашивал, да вообще-то ему и в голову не приходило спрашивать, отчего и почему. А вдруг у них что-то случилось или кто-нибудь из них не мог иметь детей. И сейчас он весьма «тактично» напомнил Аннике о том, что близок локоть, да не укусишь. Да еще получилось это у него с деталями и комментариями. «Во облажался», — подумал Патрик.
— Не надо, не суетись. Как тебе сказать, в общем-то, был какой-то выбор, но сейчас фактически мы уже по детям больше не маемся. У нас есть собаки, мы их любим, и они нас тоже. У нас есть семья, у нас есть любовь, мы все нужны друг другу.
Патрик почувствовал, как на его побледневшую физиономию опять возвращаются краски.
— Да, ты знаешь, я здорово испугался, когда понял, что сказал. Но если тебе интересно, нам обоим очень трудно — что Эрике, что мне. Но конечно, ей особенно. Как ни посмотри, все получается как-то слишком, все чересчур, а тут еще эти: вот не было печали. В общем, все одно к одному.
— Ты про что?
— Да эти.
— Оккупанты? — спросила Анника, приподняв бровь.
— Само собой разумеется. Все эти комики, которые считают, что припереться к нам во Фьельбаку в июле — роскошная идея.
— Ну да, и после того как они приперлись, они бы «охотно», или они бы «предпочли», или они бы «не возражали», или «если вы ничего не имеете против, мы бы», или как?.. — спросила иронически Анника. — Ну да, ну да, ля-ля-ля, бла-бла-бла. Это мы все уже слыхали. Ты знаешь, у нас сначала летом была та же проблема — до тех пор, пока мы не сообразили и не послали очередную команду далеко и надолго. И как-то все об этом тут же узнали. Такая вот вышла история. Как мы ее пережили, я прямо и не представляю, с трудом, но справились, почему-то ни по кому из них не сохнем. Ты знаешь, настоящих друзей, которых не хватает, их может и вообще не быть. Ну, правильных друзей, которые приезжают сюда в ноябре. Ну а всех прочих, как тебе это сказать поласковее, не то что можно, но нужно посылать подальше.
— Истина, святая истина, — сказал Патрик. — Подписываюсь под каждым твоим словом, но легче сказать, чем сделать. Я думаю, что Эрика в первый раз в своей жизни оказалась взаперти, внутри себя, внутри дома. Мы здесь сейчас сидим с тобой и разговариваем, а там вокруг нее изощряются эти шелудивые гости. Бедная Эрика. Она там дома целый день, и ей приходится обслуживать этих обормотов.
И Патрик вздохнул.
— Может, тебе стоит наконец собраться и разок побыть мужиком. Ну, по крайней мере хоть разок, чтобы разрулить эту ситуацию.
— Кому, мне?
И Патрик горестно посмотрел на Аннику.
— Ага. Если Эрика бьется там вся в стрессе и на нервах, а ты здесь тоже сидишь передо мной и дергаешься все время, между прочим, каждый день, может, тебе в кои-то веки стоит трахнуть кулаком по столу ради ее покоя? Ей будет легче. А ты никогда не думал, что у нее тоже есть собственная жизнь, я имею в виду ее карьера, а тут трах-бах, не было печали, как говорится, и она сидит, глядит себе в пупок, и считается, что так и надо.
— Да вообще-то с такой точки зрения я об этом не думал, — сказал Патрик довольно сконфуженно.
— Ну конечно, чего еще от вас, дурных мужиков, ожидать. Так что сегодня вечером ты берешь за шкирман своих гостей и пинками вышибаешь их из дома, при этом можешь говорить, что в тебе воспрял дух Лютера и ты изгоняешь бесов со святой немецкой земли. Если не ошибаюсь, он при этом еще чем-то махал, по-моему, крестом килограммов на двенадцать. Так что бесов я понимаю — куда им деваться. У французов на эту тему даже специальный журнал есть, так, понимаешь, «Futur Mama» и называется, а у нас в нашей Швеции только и есть, что статьи во всех журналах: будущая мама, будущей маме, все для будущей мамы.
