— Меч! — перебил Ух’эр, и Лаэф тяжело вздохнул, но промолчал. А Ух’эр продолжил. — Ты его сотворил, ты можешь что-нибудь с ним сделать? Затхэ носится с этим мечом, как с любимой игрушкой, роняет, правда, иногда, но потом опять носится, даже имя ему придумал, так носится. И это нам очень не нравится. Он же сейчас совсем дурак сделался, ткнет еще в кого не надо…
— Сделать — что? — угрюмо уточнил Заррэт.
— Ну, расплавь его обратно, что ли? — пробормотал Ух’эр. И забормотал дальше, еще тише, себе под нос. — Выковал непойми что, непойми зачем…
Заррэт сжал кулак, громыхнуло прямо над головами, молния метнулась с небес к Ух’эру. Ударила бы — но тот успел щелкнуть пальцами — и в последний момент между ним и молнией пронеслась каменная глыба, приняла на себя удар, влетела в кузню. Там загрохотало — и кузня рухнула, осыпалась черными камнями.
Взвился тонкими струйками дым над ними.
— Ос-сторожнее, брат, — прошипел Ух’эр, круто развернувшись и прищурившись — точно как Лаэф. — Я хозяин снов. И твоих тоже. Не забывай.
— Я помню, зачем выковал меч, — процедил Заррэт. — И Лаэфу он пригодился в Последней битве.
— Ну-у… — тут же протянул Ух’эр, вновь меняясь внезапно: теперь — по-шутовски улыбаясь. — Пригодился, конечно… Если бы Лаэф еще не промазал…
— Умолкни, — ровно приказал Лаэф.
Он так и стоял над ними. Не шелохнулся. Но Заррэт почувствовал: Лаэф разозлился. Заледенел. Окаменел. И пусть Ух’эр хоть десять раз хозяин их снов — не стоит ему больше касаться этой темы. Еще слово — и несдобровать здесь никому.
Ух’эр, впрочем, тоже был не дурак. Безумец — но не дурак.
Замолчал.
— Ты можешь уничтожить меч? — тем же ледяным тоном спросил Лаэф. — Повредить его? Выбить из рук звереныша?
Заррэт покачал головой.
— Это можно сделать лишь в кузне, — сказал он. — А чтобы добраться до кузни, мне нужно подняться. Из сна — не дотянусь. А если и выбью… Он же поднимет.
— Вопрос в том, на кого, — задумчиво пробормотал Ух’эр.
И хорошо, что не добавил ничего о том, что может промахнуться.
А Заррэт подумал о том, что как бы там ни было, но Затхэ имеет право поднять этот меч. Это — и его меч тоже.
***
Заррэт любил тот меч.
Оружие, созданное вместе с Затхэ. Живое и настоящее.
Пламя кузни светилось тогда в желтых глазах звереныша не ровно — то едва горело, то вспыхивало с такой силой, что казалось, будто в нем полыхает огонь безумия Ух’эра. Возможно, так и было. Скорее всего, так и было.
Но Заррэт все еще держал детеныша рядом, учил, пытался стать лучшим отцом, потому что — чему научат Тьма да Смерть? А кроме них там — одни бабы, одна другой ненормальнее.
Детеныш приходил к нему, почти не говорил, молча помогал работать, и Заррэт думал, что здесь ребенок отдыхает от вечного трепа на склонах Гьярнорру. Только потом он понял: Затхэ молчал рядом с ним, потому что молчал он сам. Так звереныш жил: будто самого его никогда не существовало, всегда — чье-то отражение. И в глаза заглядывал, словно внутрь заглянуть хочет, под кожу. Наверное, не знал, что в собственном взгляде полыхает желтый огонь так ярко, что в его глаза смотреть не хочется — обожжешься.
Заррэт как раз поднял молот, когда детеныш, вертящий в руке кинжал, случайно полоснул себя по пальцу. Тут же кинжал отбросил, и Заррэт не рассмотрел в полумраке кузни, но что-то случилось. Что-то случилось именно тогда, что меч получился живым. Верно, капля крови мальца отлетела так, что попала на заготовку для меча, который должен был быть просто мечом.
Не могло же дело быть просто в том, что Затхэ помогал ковать этот меч. Не дыханием же он его оживил, не пламенным взором. Чай, не Д’хал, хотя метил же, гаденыш, с детства на самый верх метил, всё пытался быть лучше и умнее всех. Потому за всеми повторял, потому так болезненно в глаза заглядывал… Но это Заррэт понял гораздо позже.
А тогда прикрикнул на Затхэ, мол, хорош железки в руках крутить, помоги лучше. А тот в глаза снова уставился, будто не поверил сначала: “Я? Помочь? А можно?”
Но промолчал — он ведь молчал рядом с Заррэтом — и осторожно принял из его рук молот. Размахнулся. Ударил…
Заррэт любил тот меч.
Помнил, как стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди и с гордостью смотрел, как Затхэ наносит один за другим тяжелые удары, как жарко было в кузнице, как выли меха, устало ныла печь, звенел радостно молот, плакал металл, все еще упрямый, но не с детенышем богов ему в упрямстве тягаться.
Помнил и приятную тяжесть в ладони, когда вышел на небо Ирхан, когда вышли оба из кузни, и Затхэ протянул ему свое детище — первое оружие, созданное им. Помнил, как легко скользила рука по плоскому, отражающему не хуже любого зеркала, лезвию.
Помнил, как запела сталь.
Тогда Заррэт понял: не просто меч он держит в руке. Тогда и про кровь понял, и о том, что выкованное в крови их общего чада оружие, скорее всего, способно и кого-то из них поразить. Вот, к примеру, Эйру… А может, и саму Сорэн?
То было время затишья. Может даже, благодаря этому ребенку, они на какое-то время перестали постоянно ссориться. Но Заррэт был Войной, потому знал — Война будет всегда. Отойдет на пару шагов в сторону, отдохнет — и вернется с новыми силами. А значит, будет бой. И он, Заррэт, должен победить, обязан. Он один знает, что делать дальше. Он не безумец, не слепец, не сумасшедший… Ему есть дело до людей, в отличие от остальных, есть! Он сможет не просто победить, он сможет править. Он умеет ценить, что дано, знает вес монет и слов, жизней и смертей.
Да и сильнее он каждого из них, гораздо сильнее.
Может, думал он, детеныш не напрасно пришел ко мне? Может, на то воля отца Д’хала или Мирдэна-деда? Может, в помощь послали Затхэ, может, знали, что порежется, что кровь его попадет на лезвие, и лезвию будет суждено уничтожить всех этих безумных лживых слабаков да сумасшедших баб, что вперед мужей на
