– Да, погода дрянь, люди дрянь, – прислушиваясь к радиоприемнику, бормотал комбат. – И ходят же по улицам все, как сговорились, или в черном, или в сером, словно, объявили день общенационального траура.
А из динамика шли сообщения о том, что сегодняшней ночью на Кутузовском проспекте был взорван автомобиль, в котором находились известный московский бизнесмен, его водитель и охранник. Заряд взрывчатки, по мнению специалистов, подложенный в машину, был равен тремстам граммам тротила.
Кто-кто, а Борис Рублев прекрасно знал, что такое триста граммов тротила, и ясно представлял всю мощь подобною взрыва. Конечно, «мерседес» – это не танк и не БТР, а трехсот граммов для такого автомобиля хватит, и даже за глаза.
«Представляю, что там произошло… Наверное, всех троих разнесло в клочья».
Так же Борис Рублев узнал, что на место происшествия прибыла группа и ведется расследование.
«…Скорее всего, – бесстрастным голосом сообщил диктор, – смерть известного бизнесмена является следствием разборок преступных группировок, заполонивших всю Москву и держащих под контролем значительный сектор банковского бизнеса».
– Какие бандиты? Какие группировки? – зло пробормотал комбат. – Чудится им все, одно время масонами пугали, потом коммунистами..
«Люди как люди, ходят по городу, ездят на дорогих автомобилях, все неплохо одеты. В магазинах всего полно. Какие группировки? Какие преступные кланы? Полная чушь! Хотя, все может быть За месяц свободной жизни я уже многое узнал, многое повидал, но все еще никак не могу привыкнуть, что стреляют, взрывают, убивают не только на войне, а и в самой Москве, прямо на улицах. Мир сильно изменился. Да и люди изменились Хотя, в общем, наверное, хуже не стали. Думаю-то я так, словно сам в этом мире отсутствовал. А что? Можно сказать, просидел в консервной банке, пока срок моего хранения не истек».
Комбат докурил сигарету, раздавил окурок в пепельнице и пригладил ладонью коротко стриженые темные волосы.
– Ну что, – спросил он сам у себя, – чем ты, отставной майор Борис Рублев займешься сегодня? Опять станешь пить водку? Нет, пить сегодня я не буду, надо просто встретиться с ребятами. Ведь я обещал, что как только окажусь в Москве, обязательно наведаюсь. А свое слово комбат Рублев держит. Так что собирайся, надо проведать боевых товарищей, посмотреть чем они дышат, чем живут, чем занимаются.
Портмоне оказалось во внутреннем кармане куртки. Комбат быстро оделся и перед выходом из квартиры взглянул на свое отражение.
«А что, мужчина хоть куда! Одет бедновато, как слесарь-сантехник, а так ничего».
Комбат взглянул на свои наручные часы.
Они были единственной дорогой вещью в его гардеробе, дорогой и в прямом, и в переносном смысле. Механические швейцарские часы в золотом корпусе и с массивным золотым браслетом. Эти часы являлись трофейными, покупать такие ему бы и в голову не пришло, и, как считал Борис Рублев, они приносят ему удачу. Когда они у него на руке, он всегда остается в живых. Поэтому с часами комбат старался не расставаться.
Откуда у него появились такое предчувствие и такие мысли по поводу часов, он и сам не помнил. Просто давным-давно, еще там, в Афганистане, он добыл эти часы, они лежали на столике в блиндаже, рядом с убитым афганским командиром, поэтому он и взял их, хотя многие говорили будто он снял их с убитого. Отвечать на сплетни и домыслы Борис Рублев считал ниже своего достоинства.
Он и не подозревал, сколько может стоить этот хронометр. Только через несколько месяцев, когда майор-особист увидел на руке комбата эти часы и предложил ему тысячу долларов, Борис Рублев понял, что часы очень дорогие. Он не продал свой трофей ни тогда, ни потом. Часы всегда были при нем, даже в госпитале, когда он раненый лежал под капельницей.
Когда комбат уже стоял у двери, вдруг позвонили.
– Странно… Кто это? – пробормотал себе под нос Борис Рублев и, даже не глянув в глазок, резко открыл на себя дверь.
Перед ним стояла девушка в спортивном костюме и белых кроссовках. Шнурки лежали на полу. На плечах у пришедшей накинута кожаная куртка.
– Доброе утро.
– Извините, – голос девушки нервно подрагивал.
Комбат отошел на шаг в глубину прихожей.
– Ну, проходи, проходи.
– Спасибо.
Он мгновенно узнал свою вчерашнюю знакомую – ту, которая кричала, что живет в этом доме. Девушка переминалась с ноги на ногу. Комбат смотрел на нее безмолвно, хитро улыбаясь.
– Вы помните меня?
Наконец он нарушил молчание.
– Ну, что скажешь, Наташа?
– Я не Наташа, а Лиля.
– Хорошо, пусть Лиля. Так что скажешь?
– Борис Иванович, – начала девушка, – вы извините меня.., нас… То есть, не меня, а моих приятелей. Они глупые, молодые. У Кризиса уже есть условный срок. А парень он неплохой, вы вчера могли этого и не заметить… Ой! Что я говорю!
– Ну и что из того? Да проходи в квартиру, что стоишь на пороге? , – Я, знаете, Борис Иванович…
– А откуда ты знаешь мое имя?
– Мне сказала мама и участковый.
– Участковый уже и к тебе приходил?
– Да, еще вчера.
– Ну, и что же ты хочешь мне сказать?
– Я хочу извиниться, Борис Иванович, за своих приятелей. Они не хотели начинать драку.
– Как это не хотели? Выходит, я ее начал, да? Захотел и начал?
– Нет-нет, вы не поняли. Они не хотели, но начали, так бывает, не верите? – и девушка тут же расплакалась навзрыд так, как плачут уже не дети, а взрослые женщины.
Она прижала ладонь к лицу, и ее плечи мелко-мелко задрожали.
– Бывает, да…
– Да успокойся ты в конце концов! Не люблю слез.
Особенно не люблю, когда плачут молодые красивые девчонки. Пройди на кухню, садись.
Не надо разуваться, я уже собирался уходить.
– Я не вовремя?
– Вчера было не вовремя.
– Ой! Все в голове путается.
– Сядь вот здесь и расскажи.
Борис Иванович Рублев обнял за плечи девушку, провел на кухню и усадил на тот стул, на котором еще несколько минут назад сидел сам.
– Я.., знаете… Кризис мне нравится, мы с ним хотим пожениться.
– Так это он тебя прислал?
– Нет, нет, Борис Иванович, он лежит в больнице. Ему больше всех досталось.
– Ага, понятно.., лежит в больнице. Так ты, значит, сама, по своей инициативе?
– Да, сама. Не пишите заявление на моих друзей, а то их посадят в тюрьму. Понимаете, посадят в тюрьму! И Кризиса тоже.
– Понимаю, посадят. И поделом будет. Может, тогда поймут, что взрослым всегда надо уступать дорогу. Ну и кличка же у твоего дружка!
– Борис Иванович, Борис Иванович, – голос девушки дрожал, а когда она отняла руки от лица, он увидел, как по бледным щекам ручьями бегут крупные слезы, такие если и захочешь не увидеть – придется.
– Не плачь, хватит. Значит ты просишь, Лиля, чтобы я не писал заявление? Да я, к твоему сведению, не собираюсь никому жаловаться.
– Не собираетесь? – словно бы не поверив услышанному, Лилия вскинула голову, тряхнула светлыми
