– Да, да, – рассмеялась дочка, однако веселье прервалось новым утробным урчанием.
Мама глубоко вздохнула, затем стала рыться в поясной сумочке.
«Последние два патрона… – Грусть прорисовалась на ее осунувшемся лице. – Надо срочно раздобыть валюту, но как?»
Женщина огляделась.
Площадь Ильича – столица одноименной конфедерации постъядерного Московского метрополитена – кишела вооруженной охраной, тщательно патрулировавшей территорию. Это значило лишь одно: провернуть какое-либо незаконное дело, например, кражу, становилось просто невозможным. Даже для такой юркой особы, как Лана. Плюс ребенок явно попадет под удар.
– Угораздило ж так… Ладно, котенок, на тарелку супа нам должно хватить, но вот потом…
– А… – начала неуверенно девочка. – Может, продать твое оружие… И…
Сказал бы Лане это кто другой, мигом бы передумал – если бы успел, конечно.
– Нет, солнышко. – Мама склонилась напротив и ткнула указательным пальцем в курносый нос дочки. – Благодаря нему мы заработаем намного больше, да и нельзя разбрасываться оружием, будь это хоть ржавый гвоздь! Патронов не просит, да и кушать тоже.
– Мой живот просит… – буркнула малышка.
– Эх… Ну пойдем, хоть ты пожуешь немножко, – подбодрила женщина своего ребенка, затем подумала: «Мне бы твой голод, котенок… А то я уже арматуру готова кусать…»
В забегаловке было на удивление безлюдно, только за дальним столиком сидели трое мужиков, травящих разные байки. По их суровому виду можно было легко догадаться, что это сталкеры.
– Да я тебе кричу, нечисть невиданная в юго-восточном метро зарождается, – доказывал один.
– Ой, брось ты, тут каждый второй – нечисть и каждый первый – аномалия, – отмахивался другой.
– Ага, – кивнул первый. – Вот только у каждого мутанта и аномалии более или менее своя территория, свой ареал, так сказать. А тут… И в спокойных перегонах, и даже порой на станциях…
– Три патрона, – грозно сказал бородатый бармен.
– Что?! – недоуменно переспросила Лана.
– Тарелка супа – три патрона, – безразлично повторил тот.
– Но во всей конфедерации два!
– На всей два, а в столице три.
– Ма-ам… Значит, мы сегодня не поедим? – Ребенок начинал негромко хныкать, то ли случайно, то ли специально вызывая к себе жалость в надежде смягчить суровый характер продавца.
Женщина едва сдержалась, дабы не вгрызться зубами в эту заросшую бородой морду. Глубоко вздохнула, сделала милое личико и нежным голосом проговорила:
– А может, за красивые глаза скидку, не… ну пожа-а-алуйста?
Глаза и впрямь были прекрасны: ярко-карие, с необычным бордовым оттенком. Пленительно-выразительные на чистом белоснежном лице, они легко могли растопить сердце любого мужчины.
– Ладно… – еле выдавил из себя бармен. – Налью меньше обычного. Гони свинец.
* * *Благоухающая грибная похлебка обжигала маленькие пухлые губы, растекалась по языку и заполняла рот до самого нёба. Плевать, что жжет. Плевать, что порция скупая и жидкая, едва способная утолить голод ребенка. Плевать… Главное – она есть.
Лана, умиляясь, смотрела, как ее малышка, ее единственное сокровище, уплетает суп за обе щеки.
– Ма, а ты будешь?
– Нет, котенок, для меня главное – твой набитый животик. Да и ты ж понимаешь, мне этим не наесться.
– Ну, ма, хотя бы пару ло-о-ожечек, – протянула Катя, пытаясь проявить заботу. – Ну ради меня!
– Вот упрямая. Хорошо. Только пару и только ради тебя.
Тарелка быстро опустела.
«Голод, голод, голод. Утоли меня, утоли-и…» – внутренний голос скребся маленькими острыми коготками по нервам своего носителя.
– Надо думать, где поживиться. – Лана достала карту метро со своими пометками.
– Так. Пора нам сваливать с конфедерации – носом чую, вскрылось мое дельце недельной давности, и рыщут ищейки эсбэшные, по пятам идут, – женщина поморщилась. – В Большое Метро надо, но не через Римскую, где я наследила. Тогда… Марксистская, однако, несмотря на мои липовые доки со штампом Ганзы, ее паспортный контроль нам лучше миновать. А обход у нас… – Лана вгляделась в карандашные пометки с буквой «К», – канализация… Блин! Давненько мы не ползали по отстойникам.
Лана выпрямилась, убрала карту и заколола невидимками вечно мешающиеся пряди волос; поднялась и посмотрела в мутное зеркало, висящее у выхода из столовой.
Худая, бледная, невысокого роста, в обтягивающих лосинах, черной кофте да в мешковатом плаще.
Она улыбнулась.
– А ты все еще выглядишь, как восемнадцатилетняя девчонка, – похлопала себя по щеке, потом позвала Катю: – Пойдем, солнышко.
– Я не солнышко, я – хомяк! Хрум, хрум!
* * *Блокпост Площади Ильича миновали без проблем. Липовые документы – хорошая вещь, да и вопросов тем, кто покидает станции, задают гораздо меньше, чем тем, кто пытается попасть внутрь.
Туннель был сухим и тихим, и еще темным…
– Вот блин! Без фонариков-то тухло как-то, даже с моим отличным зрением. Надеюсь, мы найдем нужный поворот со спуском в чудные благоухающие стоки, – еле слышно, с шипением бормотала Лана. – Еще и этот чертов голод…
– Мама, тебе плохо? – забеспокоилась девочка. – Ты ведь меня не оставишь?
– Ну что за глупости, Катенька, мама никуда не денется, мама посильнее многих еще будет. Ха-ха.
Попытка подбодрить была тщетна, тут даже младенец заметит усталость в голосе, в шагах, движениях. И этот кромешный мрак, способный растворить в себе все… Тени, судьбы, пространство, время. Интересно… Сколько уже прошло, час? Два? Вечность? Вечность, умноженная на два? Лана не знала, ей было плевать… Ведомая жаждой насыщения, она продвигалась вперед, цепляясь за тонкую красную нить жизни.
«Слепые блуждают в туннелях, в туннелях намного проще. В туннелях идем на ощупь», – голос альтер эго начал коверкать слова однажды услышанного стихотворения, однако поэтические вольности так же внезапно прекратились, как и начались.
Впереди, в паре сотен метров замаячил дозорный костер Марксистской.
– Ура, свет! – вскрикнула от радости Катя.
– Тссс. Мы же идем в обход. Забыла? – осекла ее тут же мама. – Представь, что ты котенок, который ведет себя тихо, когда охотятся или когда опасность.
– Я не котенок, – уже шепотом ответила та. – Я хомячок! Хрум.
– Тем более, хомячки ведут себя еще тише.
Спуск в канализацию нашелся почти сразу, и неприятный, режущий глаза запах тоже не заставил себя ждать.
Первые ступени металлический лестницы были шершавыми и ржавыми, но чем ниже надо было спускаться, тем более склизкими они становились, пока не уперлись в сточные воды. Благо было неглубоко, чуть выше щиколотки, и это определенно радовало спустившихся.
– Забирайся на спину, нечего тебе тут ноги марать.
– Не-а! Ты и так ослабла, а я не растаю, не… – девочка задумалась, вспоминая сладкое слово из поговорки.
– Сахарная, – помогла мама.
– Угу. Именно!
– Какая ты у меня заботливая… Ладно, следуй за мной хвостиком.
Постепенно нос начал привыкать к здешним феромонам, благодаря чему тошнотворный ком стал подступать к горлу гораздо реже, хоть и выворачиваться было особо нечему, так – желчь да слюни.
Шаги создавали хлюпающие звуки, эхо которых, словно горох, отлетало от влажных стен. Оно дробилось, сливалось в унисон и вновь разлеталось, создавая причудливые диссонансы. Хлюп!.. Хлюп… Хлюп… Хлюп!.. Хлюп… Хлюп…
«Ла-а-ана-а… Ла-а-ана-а… Утоли меня, а то сойдешь с ума-а».
«Да знаю, знаю, – покусывая бледно-алые губы, женщина мысленно ответила сама себе: – Оба-на, мне кажется или я начинаю различать силуэты
