– Ну уж нет! После того, что произошло? – Стиг хватает меня за предплечье, тянет вниз и заставляет опуститься обратно на диван. – Ты никуда не пойдешь, а останешься здесь, со мной!
Я сердито смотрю на него:
– Я не могу оставить Мормор без помощи! Драге уже ушел. Я в состоянии взять фонарик, а поскольку Карина защитила меня один раз, она…
– Нет!
Я бью кулаком по дивану:
– Ты сам бы тоже пошел, если бы речь шла о твоем отце!
В глазах Стига вспыхивает гнев.
– Это нечестно.
– Но это правда! Если бы ты считал, что можешь спасти его, ты бы попытался!
– Почему ты так уверена, что Карина в силе защитить тебя? Возможно, она может оградить тебя от опасности, только если ты находишься в доме. Возможно, драге сильнее, чем ей кажется. Только вспомни, что он сотворил с Олафом и Ишей!
Он бормочет что-то по-норвежски, и я, понурив голову, вздыхаю. Он прав – я в этом отнюдь не уверена, и нет никакого безопасного способа узнать, так ли это или нет.
Стиг устремляет взгляд на стоящую на полу свечу и какое-то время молчит. Наконец он начинает говорить снова, но так и не поднимает глаз:
– По правде сказать, я думал, что мы умрем.
– Я знаю, я тоже так думала. Но мы не умерли.
– Хотя бы подожди до утра. Пожалуйста.
Я вынимаю из кармана телефон. Шесть пятнадцать. Еще четыре часа ожидания.
– Хорошо, – вздыхаю я. – Я пойду, когда рассветет.
Стиг не согласен и дает понять это упрямым взглядом.
– Подожди до тех пор, пока не приедет твоя мать. Возможно, она сможет помочь. Ты говорила, что и ей было предназначено поливать дерево.
Я отвожу взгляд, не давая больше никаких обещаний. Я не могу представить себе, чтобы в этом деле мама стала помогать. Прежде она, может быть, и согласилась бы помочь, но после того, как со мной произошел несчастный случай, она начала чрезмерно меня опекать, все время следя за мной и вечно беспокоясь. Нет, скорее уж она впадет в истерику и будет всячески пытаться мне помешать.
В комнате повисает напряженное молчание.
Я касаюсь рукава Стига. Его джемпер полон такого страха и такой скорби; я знаю, что ему хочется заплакать.
– Я сожалею о том, что сказала о твоем отце.
Стиг шмыгает носом и неохотно признается:
– Нет, ты была права. Если бы речь шла о папе, я бы тоже захотел ему помочь. – Он подбирает с пола свечу и подносит к ней пальцы, держа их в опасной близости от пламени. И шепчет, словно ребенок в исповедальне, и невинный, и грешный: – Я бы отдал все, лишь бы увидеть папу вновь.
Он смотрит на меня, взгляд его становится непривычно жестким, а в смехе звучит горечь.
– «Жизнь продолжается, Стиг». Так сказала мама. В день похорон она сказала мне, что собирается начать новую жизнь с Эриком. Я могу жить с ними, добавила она, но при условии, что прекращу вести себя так, как вел тогда – ночью напивался, а потом весь день спал.
– И что ты сделал?
Он проводит ладонью над свечой.
– То, чего хотели все остальные. Снова начал посещать школу. Помогал Нине тренироваться и заставлял себя улыбаться. – Я отвожу его руку от пламени свечи и считываю с рукава джемпера мимолетное воспоминание о Нине. Она была всецело предана Стигу, у нее никогда не было никого другого – но почему-то ему не хочется этого признавать.
Он заправляет прядь волос за ухо.
– Помню, однажды вечером я шел из школы домой и смотрел в окна домов. У одного окна я остановился – там маленький мальчик складывал пазлы вместе со своим отцом. От дома исходило оранжевое сияние – я словно смотрел на рождественскую открытку. Я стоял, наблюдая за ними. Они казались такими счастливыми в то время, как я… я…
Я заканчиваю предложение за него:
– Чувствовал себя, как дом, в котором взрывом выбило все окна?
Стиг кивает и отколупывает воск со свечи.
– Каждый вечер я напивался, чтобы забыть. И каждый день просыпался, жалея, что не умер. Когда я смотрелся в зеркало, то словно видел там не себя, а какого-то незнакомца, как будто я накладывал подводку для глаз на лицо кого-то другого. Но пока днем я вел себя, как положено, все были довольны.
У двери стоит призрак девушки примерно моего возраста с короткими темными волосами. На ней простое, свободно ниспадающее с плеч платье, и ноги ее босы. Она не похожа на остальных, которые просто оказываются здесь лишь на несколько мгновений, проходя мимо. Она смотрит на меня пристальным осуждающим взглядом, и я невольно начинаю ерзать на диване, чувствуя себя не в своей тарелке.
Стиг шмыгает носом, и я снова переключаю внимание на него:
– Я знаю, каково это – видеть в зеркале не себя, а кого-то другого. После несчастного случая все хотели, чтобы я осталась той Мартой, какой было до того, как это произошло, но я не могла.
– И что ты сделала?
– Ничего. Просто спряталась в своей комнате.
Стиг вздыхает:
– Как бы мне хотелось быть таким же, как ты.
Я фыркаю, не веря своим ушам:
– Но почему?
Его дыхание так тихо, что почти не колышет пламя свечи.
– Потому что ты, по крайней мере, осталась искренней. А я вечно лгу и притворяюсь тем, кем на самом деле не являюсь. Это продолжается уже так долго, что я не могу остановиться. Я словно забыл, как быть самим собой, и ненавижу за это себя.
Я откидываюсь на спинку дивана, изумленная прозвучавшей в его голосе злостью.
Какое-то время мы сидим молча, и почему-то я возвращаюсь мыслями к тому дню, когда в больнице с моей головы сняли бинты. Увидев лицо мамы, я заплакала от счастья, но она не улыбалась. Медсестра дала мне зеркальце, и я сразу же поняла почему. Левая часть моей головы опухла и была покрыта синяками – кожа на моем лице оказалась мерзкого сине-желтого цвета, как какой-то заплесневелый раздавленный фрукт. Мой левый глаз был мутно-белым и смотрел вверх в каком-то непонятном направлении, как будто пристально разглядывал что-то такое, что видел только он. Мою новую наружность дополнял рубец на левой щеке с черными швами.
Всякий раз, когда мама могла заставить себя посмотреть на меня, она начинала плакать. Как бы часто она ни спрашивала, как я себя чувствую, я знала, что не должна еще больше ее огорчать. Я не могла скрыть своего лица, но могла скрыть свои чувства. Я могла хотя бы сделать вид, что со мной все путем.
Я смотрю на Стига:
– Мне подобные чувства не знакомы. Мы все иногда лжем, особенно ради того, чтобы уберечь чувства тех, кто
