Что-то двигается рядом со мной, холодное и большое.
Каждая мышца в моем теле словно застывает, я не смею даже дышать.
Странный голос шепчет:
– Тебе здесь не место.
Я знаю – это прошептал не человек.
Чья-то рука дергает меня за плечо.
Я поворачиваюсь, вижу огромную фигуру, и от страха у меня перехватывает дыхание. Вдвое больше, чем человеческая, она сгорбившись сидит надо мной, облаченная в рваную мантию, и лицо ее скрыто капюшоном. И выглядит она точно так же, как на рисунке из сундука, – темная мать Хель. Она встает, невероятно высокая в крошечном пространстве, и воздух наполняется взмахами сотен крылышек. Я моргаю и кашляю от пыли, меж тем как поднявшееся с ее мантии облако ночных мотыльков, завиваясь спиралью, летит по узкому туннелю вверх. Хель откидывает свой капюшон назад. Правая сторона ее лица прекрасна, с идеальной белой кожей и длинными черными волосами. Левая же сторона представляет собой череп, лысый череп. Я отшатываюсь и резко отворачиваюсь.
Хель опускается на корточки, так что мое лицо оказывается на уровне ее талии. От нее исходит холод, и, когда она наклоняется надо мной, меня пробирает дрожь. Хель вглядывается в меня, и теперь, когда она так близко, я вижу, что в волосах ее кишат насекомые.
Костяным пальцем она приподнимает мой подбородок, и я смотрю только на живую половину лица Хель. Ее глаз содержит в себе море эмоций, он словно вобрал в себя всю, до самой последней капли, человеческую печаль: здесь и моя боль от потери Мормор, и мои горечь и гнев из-за того, что Стиг мертв. Но я не могу облечь все это в слова, я могу только вспоминать: мы со Стигом смотрим друг на друга, прежде чем я упрямо ухожу в метель. Мы столько всего хотели сказать друг другу, но наши чувства только что возникли и были хрупки, как только оперившийся птенец. И подобно этому птенцу, вытолкнутому из гнезда, прежде чем он успел научиться летать, мои надежды теперь изранены, разбиты. Как мне сказать Хель, что я хочу получить то, что мне никогда не принадлежало? Я желаю получить назад то, что почти стало моим. Хочу получить шанс быть любимой. Хочу…
Хель вытирает слезу с моего лица, и слова вдруг начинают литься из меня быстрым потоком:
– Стиг считал меня красивой, и я на самом деле была ему дорога. Я только что его встретила. Пожалуйста, я не могу его потерять! – Я смотрю на живую половину лица, надеясь увидеть какой-то намек на умиление, намек на то, что она вернет ему жизнь, но зубы и кость нижней челюсти на той стороне ее лица, которая представляет собой череп, так невыносимо ужасны, что я невольно отвожу взгляд. – Пожалуйста, позволь мне его увидеть.
– Стига здесь нет.
Меня охватывает смятение:
– Тогда где же он?
– Его дух по-прежнему пребывает в теле. Я еще не призывала его к себе.
– Значит ли это…
Ее голос звучит жестко:
– Это значит то, что я сказала.
Я разглядываю свои сапоги, не решаясь посмотреть ей в глаза.
– А Мормор?
Хель выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.
– Она должна находиться здесь, но сейчас застряла в мире живых, терзаемая горькими сожалениями, вместе со всеми остальными душами, не обретшими покоя.
Мое сердце пронзает чувство вины. Мормор застряла под деревом. Ей нужна моя помощь. Я должна что-то придумать, чтобы ей помочь. Должна каким-то образом исправить дело.
– Пожалуйста, помо…
Хель, широко шагая, отходит, и с каждым ее шагом пространство вокруг нее расширяется. Сначала я различаю только едва уловимую перемену в освещении – как будто мое зрение приспосабливается к сумраку, однако затем картина меняется, и вот уже Хель восседает на троне, а я стою перед ней.
– Посмотри на меня, – приказывает она.
Я с трудом сглатываю и пытаюсь сосредоточиться на живой и прекрасной половине ее лица, но вторая его половина – череп – слишком ужасна, и я отворачиваюсь.
– Посмотри на меня, – повторяет она.
На сей раз я охватываю взглядом ее всю. Я смотрю в живой глаз и вижу, как в нем отражается мое собственное лицо. Как и у нее, у меня две стороны, одна из которых обезображена уродливым глазом и шрамом. Я смотрю в ее пустую глазницу и вижу свое отражение и там. Жалость к себе, чувство незащищенности, ненависть – все это бурлит во мне, точно смола в котле. Все те чувства, которые я не желаю испытывать. Та личность, которой я вовсе не желаю быть. Я вижу себя такой, как есть, все мои недостатки обнажены, выставлены напоказ, и в горле у меня застревает всхлип.
Чары вдруг разрушает громкое карканье ворона. Он пролетает над моей головой, садится на край спинки трона Хель и выпячивает грудку с серыми перьями. Еще один ворон, поменьше, хлопая крыльями, приземляется на другой ее край.
– Наш Мунин любит рассказывать истории, верно, дружок? – Хель поднимает правую руку, и более мелкий ворон слетает на тыльную сторону ее ладони. – Не желаешь ли ты рассказать Марте, как я стала Владычицей Царства мертвых?
Ворон словно кланяется и, к моему изумлению, красивым, звучным голосом отвечает:
– Нет, госпожа, это твоя история, тебе ее и рассказывать.
Он взлетает и вновь садится на свое прежнее место, а Хель поворачивается ко мне:
– Никто не может рассказать твою историю, кроме тебя самой. Некоторым людям дано говорить красиво. Они будут рассказывать тебе, какова ты, так убедительно, что ты можешь и впрямь им поверить, но это лишь рассуждения, а не истинная правда, потому что твоя настоящая история еще не написана. – Она откидывается на спинку своего трона. – Ты найдешь подобные голоса и в собственной голове. Они будут уверять тебя, что ты бедная жертва. Не слушай их, а вместо этого загляни в свою душу, ибо именно из нее все в тебе берет свое начало. Ты пишешь собственную историю каждый день – своими мыслями, словами, делами. Только ты, и никто другой.
В глубине моего существа вспыхивает крошечный огонек понимания.
Края комнаты темнеют, и внезапно все меняется – Хель стоит перед огромным очагом, в котором гудит огонь. Человеческая половина ее лица прекрасна в свете пламени, но другая, являющая собою череп, полна теней – они пляшут в пустой глазнице и окутывают костяную челюсть. Она смотрит на огонь и говорит:
– Боги нашли мой облик таким отвратительным, что низвергли меня сюда.
– Но я думала… Так кто же сделал тебя здешней царицей?
Мои глаза резко открываются, и я снова сижу в той же яме, прижав колени к груди. Одна. Что-то ползет по моей ноге, и я сбрасываю с нее жука. Земля
