В ушах стучит кровь. Я слушаю мерный стук моего сердца, закрываю глаза и отдаюсь течению.
На этот раз я вижу Хель в великолепном плаще из блестящих черных перьев, на голове ее сверкает черная корона. Наконец я понимаю – Хель написала свою историю сама.
– Никто не делал тебя царицей. Ты сама сделала себя ею.
Она улыбается и извлекает из складок своего плаща топор.
– Чтобы убить драге, ты должна будешь отделить его голову от тела одним точным ударом.
Я задираю голову, чувствуя, как у меня подгибаются ноги. Как же я убью эту тварь? Все, кто сопротивлялся этому ходячему мертвецу, погибли – он убил и Ишу, и Олафа, а ведь у них было ружье. Я сама смогла спастись от него только потому, что меня защитили мои предки.
Хель протягивает мне топор, и в моей голове вдруг звучит низкий звук – Нау-диззз, – а на лезвии топора проступает руна: вертикальная линия, пересеченная диагональной. Хель проводит им по своей правой ладони, и я вздрагиваю, видя кровь. Она поднимает над лезвием сжатый кулак, и на руну капает кровь. Та впитывает ее и начинает светиться пульсирующим белым светом. Мне хочется спросить, что значит эта руна, но я отгоняю эту мысль прочь, боясь, что, задав такой вопрос, проснусь и вновь окажусь в той же яме.
Хель замечает, что я не отрываю глаз от топора, и понимающе улыбается:
– День и ночь, жизнь и смерть, радость и боль… одной не может быть без другой. Где нить, там и клинок. Пуповину отрезают ножом – без него нет жизни. А в конце серебряную нить перерезают ножницы Норн. – Она снимает с талии опоясывающий ее шнур. – С помощью этого шнура ты сможешь спасти свою бабушку и остальных мертвых, застрявших в мире живых. – Она обвязывает шнур вокруг талии и в меня вливается энергия, неудержимая, первозданная, от которой все мое тело сотрясает дрожь. Я ахаю, когда шнур затягивается вокруг моей талии, и его конец вползает мне в карман. – Помести один конец в яму в полости дерева, а другой держи, пока души мертвых, оказавшиеся в мире живых, не вернутся назад.
Хель наклоняется ко мне, пока ее лицо не оказывается в нескольких сантиметрах от моего. Из пустой глазницы выползает паук, бежит по ее щеке и исчезает во рту. Она берет в руку мой амулет и шепчет:
– Это твоя плата.
Я закусываю губу и подавляю желание выхватить у нее валькнут. Он нужен мне самой – он помогает найти в себе древнюю силу. Но если я отдам его по доброй воле, возможно, она поможет моим близким.
– А Стиг? – с надеждой спрашиваю я.
Хель резко разворачивается, и я чувствую, какую разрушительную мощь таит в себе плащ из перьев, и на миг ощущаю переполняющую ее ужасную силу – силу, с помощью которой она срывает с костей плоть и обращает живых в прах.
Широко шагая, она уходит во тьму.
– Верни мертвых в подземный мир и убей драге. Одним точным ударом.
Наше семейное древо искривилось
Я просыпаюсь в полости дерева, укрытая листьями и мхом. Серогрудый ворон клюет и тянет к себе мое запястье, и я от изумления моргаю, когда обвивавший мою руку корень отпускает ее и, скользнув по земле, исчезает в дыре за моей спиной. Ворон освобождает и вторую мою руку, после чего, каркнув, улетает. Я сажусь, и у меня вырывается стон. Все болит: руки, ноги, голова. Из глубин моего сознания поднимаются образы: рваная мантия, топор, с которого капает кровь, пустая глазница… воспоминания из моего сна, которые я никак не могу связать воедино.
Что-то подпрыгивает в моем кармане, и я чувствую разряд энергии. Шнур – я должна воспользоваться им, чтобы вернуть в подземный мир Мормор и остальные души умерших. А затем я должна… я тру виски, пытаясь вспомнить. Топор… если я остановлю эту тварь, то, может быть…
Стиг.
У меня перехватывает дыхание, стоит мне только мысленно произнести его имя. Хель сказала, что еще не призвала его к себе. Если я верну души умерших на их законное место и убью драге, возможно, она оставит его в живых. Я с трудом встаю на ноги и выхожу из полости в стволе наружу. Пока есть хоть какая-то надежда, я должна попытаться.
Метель прекратилась, и снежный покров сверкает на солнце. Я морщусь от этого яркого сияния, затем прикрываю от него глаза рукой и внимательно смотрю во все стороны. Раньше мне нравилось то, как снег словно все обновляет, но теперь белый простор кажется мне зловещим, как будто он намеренно скрывает то, что происходило здесь некоторое время назад.
Мои зубы безостановочно стучат от холода; мне надо срочно идти в дом. Бревенчатый домик кажется маленьким и сиротливым на другом конце сада; окутанные снегом сорняки на крыше приняли странные формы и похожи сейчас на фигурно подстриженные кусты, которым садовник придал вид неких фантастических животных. Я бреду к дому, напрягая слух, чтобы услышать даже самый тихий звук. Я говорю себе, что драге не вернется – только не теперь, когда светит солнце. Прежде он появлялся только в темноте или когда свет был тускл: в сумерках, в тумане, в метель. Но мое тело все равно напрягается от страха.
Идя, я осматриваю землю вокруг в поисках Стига. Мне отчаянно хочется увидеть его лицо, но я бы не вынесла, если бы… Я отгоняю мысль о мертвых Олафе и Ише и заставляю себя шагать быстрее.
Дверь дома открыта. Я останавливаюсь с колотящимся сердцем. Может быть, Стиг сумел приползти назад. Возможно, он сейчас в доме и ждет меня.
Я торопливо иду по тропинке, потом останавливаюсь как вкопанная.
Открытая дверь подперта изнутри снежным наносом. Стиг не запер ее, когда побежал за мной. Снежный наст нетронут – на нем не видно ни следов, ни крови.
Топор стоит, прислоненный к крыльцу там, где его оставил Стиг. Я хватаю его и поднимаюсь по ступенькам к двери. Внутри холодно и уныло. Я ногой выгребаю из-под двери большую часть снега, затем закрываю ее и запираю на засов. Все здесь выглядит так же, как когда я выходила: кухонный стул лежит на полу, дневники женщин моего рода валяются у дивана. Мой взгляд падает на пустую корзину с подстилкой Гэндальфа, и внутри у меня что-то обрывается.
Пес был таким храбрым, пытаясь спасти меня, он отдал свою жизнь. Как же мне хочется, чтобы Гэндальд сейчас был здесь, чтобы я могла обнять его и сказать, какой он хороший. Чтобы он мог лизнуть меня в лицо.
Топор выпадает из моей руки, и все мое тело
