— Что случилось? — спросила я. — Когда вспыхнула свеча, что случилось с символом? Ты была там и видела, говори.
Несколько минут служанка молчала, потом взяла меня за руку и сжала ее.
— Госпожа, даже если вы… колдунья… Я не верю, но все равно… Я вас не брошу.
— Дура! — сбросила я ее ладонь. — Говори, что видела!
— Символ… он двигался. Переливался огнем. Перетекал, как живой. Извивался, как змея. Как будто пытался вырваться из вас…
Я вздрогнула и бессильно царапнула себя по груди. Козлина кошачья! Надо было у него на груди вырезать эту мерзость, которой он меня наградил! Каленым железом выжечь, чтоб неповадно было! И на лбу! И ниже пояса!
Я иду по цветущей долине, зажатой меж двух высоких горбов, и тщетно пытаюсь вспомнить дорогу. Все кажется знакомым и чужим одновременно. Зачем я здесь? Мною овладевает странное беспокойство. На холмах, где-то в вышине надо мной, раскинулась ярмарка. Ее звуки долетают до низины, искажаясь и утопая в земле. Люди гуляют, радуются весне, смеются, кружатся в танце. Неужели они не слышат, как скрипят кости, как оседает прах, как плачут заживо погребенные в этих холмах? Чудовищный могильник, давший жизнь плодородной долине. Но пусть, так и должно быть, прах сменяется прахом, а смерть прорастает новой беззаботной жизнью… Но шепот и плач тревожат меня и сбивают с пути. Или это шумит ветер в листве? Вдруг зеленая пелена деревьев расступается передо мной, являя обожженную проплешину. Обгоревший остов металлической кровати, а над ним парит обугленный скелет, прикованный и искореженный смертной мукой. Дыхание перехватывает. Я делаю шаг и тяну руку к костям, но от моего прикосновения они рассыпаются черным прахом, растекаются лужицей вонючего прогорклого жира. Взгляд замечает еще одно ужасное ложе огненной пытки, а потом еще кровать и еще… Как же их много! Шепот, скрип, стук… Стук? Нет, это цокот! Цокот копыт! Палач приближается! Коллекционер человеческой боли заметил меня, он гонится за добычей! Надо бежать, но я поскальзываюсь на белесой тухлой жиже. Меня хватают за плечо и дергают. Сжимаю в руке вязальную спицу, неведомо как оказавшуюся у меня вместе с ветхим кружевом, и резко оборачиваюсь, всаживая ее в противника. Но удар проходит мимо сплетения костей. Передо мной обугленный скелет, он скалится черными зубами, глумливо подмигивает пустой глазницей и продолжает трясти меня за плечо…
— Госпожа, проснитесь, проснитесь же!..
Я рывком села на тюфяке и закашлялась, хватая воздух ртом и повторяя, как заведенная:
— Мыло, мыло, мыло, мыло, мыло…
— Госпожа, вы так страшно кричали… — Тень испуганно смотрела на меня. — Воевода велел вас позвать. Камни нашлись.
Я смотрела на служанку и чувствовала во рту мерзкий привкус сырой земли и гари, от которого душил кашель. Коснулась волос и едва не закричала от ужаса. Жирная слипшаяся пакля.
— Из них делали мыло… — беспомощно прошептала я, а потом меня вырвало.
Ночная метель улеглась без следа, яркое солнце бессовестно сияло на чистом небе. Хотелось завыть, изваляться в снегу и поколотить кого-нибудь. Но вместо этого пришлось любезно здороваться с воеводой.
— Нашли?
Даугав молча указал на тряпицу, на которой лежали отмытые рубины.
— Два мелких камня твои.
— Ваши, — поправила я его. — И я не хочу оставлять часовщиков Инженерной гильдии без работы, поэтому готова взять свою долю золотом…
— Сестра София, — воевода был мрачен, — уж не знаю, как {ты} устроила этот фокус с символом, но не зли меня. Бери камни и убирайся.
По хмурому виду Даугава я заключила, что пропажу он так и не нашел. Либо Милка не раскололась, либо просто порвала и выкинула бумажку в снег.
— Слепота в глазах смотрящего, — с умным видом произнесла я. — Если тебе проще думать, что это фокус, я не стану настаивать. Надеюсь, ты обретешь то, что потерял…
С этими словами я взяла три камня.
— Два!
— Двенадцать на пять сколько будет? — невинно поинтересовалась я. — А с учетом стоимости крупных рубинов…
— Убирайся! — рявкнул он и выставил меня из своей палатки.
Снаружи я глубоко вдохнула морозный воздух и задумалась, ковыряя носком сапога подмерзшую землю. Совсем воевода страх потерял. Надо его приструнить и понять, что за бумага была в шкатулке, и куда ее могла деть Милка. Положим, девка заколола купца, бросилась к открытому сундуку, вытащила оттуда шкатулку, попыталась ее открыть… Но ключ был на шее у купца. Она вернулась обратно к кровати, вступила в лужу крови, нашарила ключ, сорвала его с тела, открыла шкатулку… Милка нервничала. Могла она уронить бумажку? Не придать ей значения? Забыть? Но на полу ее бы нашли! Я застыла, глядя на втоптанный и вмерзший в лед табачный лист, который по обыкновению жевал Даугав, когда нервничал. А что, если?.. Спокойно! Я медленно пошла к шатру купца, который еще не успели снять. Стоянку сворачивали, обоз выдвигался в путь.
Разгулявшаяся непогода сильно спутала мне планы. Из-за снегопада торговый обоз опаздывал, делая вынужденные остановки и ожидая, пока местные помчики сгонят крестьян для расчистки себярского тракта. Я брела с остальными по утоптанному настилу снега, гадая, что за возня началась в передних рядах. Кажется, вернулись разведчики, которых предусмотрительный воевода отправлял по ходу движения. Возле последней подводы теперь постоянно дежурили два бойца из варда, и я могла лишь догадываться, кого там прячут. Или сторожат? Связанными держали и незадачливых душегубов, очевидно, воевода хотел передать их властям и избежать лишних вопросов по убийству купца. Тень донимала меня причитаниями, она вечно всех жалела, и пленники не стали исключением. Ее послушать, так все кругом невинные овечки, обиженные судьбой-злодейкой. К счастью, поравнявшийся с нами воевода верхом на рыжем жеребце оборвал ее излияния.
— Оставь нас с сестрой Софией, — коротко приказал Даугав, осадив скакуна, и служанка послушно приотстала, бросившись помогать кому-то с поклажей.
— Что-то случилось, воевода? — решила я первой начать разговор, не замедляя шаг и вынуждая мужчину подстраивать коня под пеший ход.
— Неспокойно сейчас на дорогах. Княжеская власть ослабла из-за переворота, беспорядки кругом. Дурные слухи ходят… — Даугав как будто разговаривал сам с собой, но я чувствовала на себе его внимательный взгляд. — Войну пророчат с Гарлегией…
— Единый защитит всех своих детей, — твердо заявила я. — Что хотел? Говори прямо.
Голова болела и плохо соображала от недосыпа и повторяющихся дурных кошмаров. Не хватало мне еще в политику лезть, и без того забот хватало. Про находку в шатре купца я предпочла забыть.
— Дозоры княжеские лютуют, — продолжал как ни в чем не бывало воевода. — Все ищут кого-то, каждого путника досматривают, обыскивают…
— За своего боишься? — намеренно кивнула я на последнюю подводу.
Даугав едва слышно выругался и спешился.
— Ничего тебя не пронимает, зараза. Это тебе бояться надо! Полюбуйся, кого ищут!
Он толкнул меня в плечо и сунул листовку. Портрет меня позабавил какой-то излишней невинностью черт. Плохо выполненная копия рисунка
