Нам с Лешуа достались места в третьем ярусе, вместе с простыми смертными: чиновниками, купцами и прочими. Занавес поднялся, и представление началось. Извивающиеся потоки голубого шелка воспарили над сценой под пронзительный плач скрипки. Стайка юных балерин, совсем еще девочек, выпорхнула в танце и закружилась в облаках белого муслина.
— Лебеди, — шепнул мне Лешуа, сверяясь с программкой. — А сейчас на них нападут львицы. Они должны быть в черном.
Я отмахнулся от него, завороженный красотой танца. Но внезапно темп музыки изменился, в нее вплелись тревожные острые нотки. Сменились декорации. Хищная тень вынырнула из тьмы, потом еще одна, и еще одна. Затянутые в черное, эти балерины были удивительно полнотелыми, но при этом двигались с непостижимым проворством. Они стремительно взяли в кольцо испуганных лебедей, выделывая немыслимые прыжки и повороты, и стали его сужать, вместе с нарастающим бешенством музыки. И когда уже казалось, что черное сольется с белым, захлебнется скрипка, разорвется сердце, вдруг на сцене из ниоткуда возникла она. Огромная рыжеволосая львица яростно ворвалась в кольцо, промчалась вихрем, закружилась… Черный ураган выхватил хрупкую фигурку в белом и опрокинул ее во тьму, потом закружил в охотничьем неистовстве подле следующей лебедушки. Это завораживало. Весь зал, ну по крайней мере, мужская его часть, затаил дыхание в томительном ожидании, что вот сейчас тонкий черный муслин, туго обтягивающий немаленькую грудь примы, не выдержит этого сумасшедшего натиска, этих подпрыгиваний, этих колебаний, и разойдется, приоткрывая пышное богатство. Но последний белоснежный цветок упорхнул в темноту занавеса, и прима театрально взмахнула рукой, рассыпая червленую гриву в поклоне под бурю аплодисментов разом выдохнувшего зала. Я очнулся от наваждения и обнаружил, что у меня запотели очки.
— Пойдемте, пойдемте! — тянул меня Лешуа прочь из здания театра.
— Но мне надо увидеть Мишель Пихлер!
— Надо же… Вы оказались таким тонким ценителем женских прелестей…
— Вы не понимаете, я хочу узнать…
— Поверьте мне, будет лучше пообщаться с ней на Кофейном балу.
— Где?
— После выступления обычно устраивается бал для знатных гостей и артистов. Я узнавал, в этот раз объявлен Кофейный бал. В парке Прастервице. Хороший повод завязать нужные знакомства. Там будет бургомистр. Держите!
Он на ходу сунул мне в руки маленькую бархатную коробочку, даже не замедлив шага и целеустремленно двигаясь вдоль набережной в сторону парка.
— Что это?
— Небольшая безделушка вашей красавице.
— Я не буду ничего дарить.
— Это вас ни к чему не обязывает. Сделайте красивой девушке приятное, а заодно подразните госпожу Хризштайн слухами о том, что у вас роман.
— Да причем здесь Лидия? Неужели вы думаете, что она настолько глупа, чтобы обнаружить себя из-за этого?
Лешуа так резко остановился и развернулся ко мне, что я чуть не налетел на него. Он поправил цепочку моих карманных часов, выгодно выставляя их на всеобщее обозрение, и заглянул мне в глаза, крепко удерживая за плечи.
— Господин Тиффано, даже если есть наименьший шанс, что это сработает, то я готов его использовать, потому что очень хочу найти Милагрос. А вы? Насколько сильно {вы} хотите найти госпожу Хризштайн?
Я сжал коробочку в руке и выругался.
— Демон с вами, пойдемте!
Теплый весенний вечер сгустился в ночную темноту, которую разгоняли разноцветные фонарики в парке. Прямо под открытым небом были установлены навесы, поставлены столы, освобождено место для танцев и выступлений циркачей. Их пестрые шатры стояли вдалеке, и меня вдруг охватила странная тоска. Где Хриз? Что она думала, глядя на такие же яркие повозки фальшивых циркачей в лагере? Что чувствовала, когда убивала? Осталось ли в ней хоть что-нибудь человеческое? Мне внезапно вспомнилось, как она когда-то советовала поставить себя на место преступника, чтобы понять и предугадать его действия. Но, исходя из всего, что я о ней знал, проклятой не должно было быть в Виндене, а она была. Я это чувствовал.
Винденцы любили повеселиться. Повсюду слышался смех, лилась музыка, а легкий ветерок доносил умопомрачительные ароматы кофе и сдобной выпечки. Я пробирался сквозь танцующих к пышному навесу Императорского театра, оставив Лешуа любезничать с бургомистром, но внезапно на моем пути образовалось непредвиденное препятствие в лице распорядителя.
— Мне нужно увидеть фронляйн Пихлер.
— Фронляйн Пихлер занята, — мужчина оттеснил меня от навеса, загораживая собой столик, за которым рыжеволосая прима сидела вместе с остальными балеринами. — Изволит ужинать. Ей нельзя мешать.
Мишель встряхнула огненными кудрями, мазнув по мне равнодушным взглядом, а потом жадно впилась в булочку. Стол ломился от еды: винденские колбаски, дымящийся мясной бульон, осетрина, пироги трех видов, печеные яблоки, хрустящие медовые палочки, белый хлеб… Девушки поглощали все это без видимого удовольствия, почти не переговариваясь друг с другом. Слуга принес им большой торт из кофейно-белоснежных слоев, украшенный марципановыми фигурками. Я недоумевал, как это все в принципе можно съесть. Мишель Пихлер отнюдь не выглядела отощавшей, как утверждала Нишка.
— Послушайте… — заикнулся я распорядителю.
— Подите прочь.
Меня разобрала досада, и я намеренно повысил голос, чтобы было слышно за столом:
— Передайте фронляйн Пихлер мои искренние соболезнования. Профессор душеведения Тиффано желает ей как можно быстрей оправиться от душевной хвори и сожалеет, что его помощь оказалась не нужна. Всего доброго!
Я развернулся и твердым шагом отправился прочь, однако не успел далеко отойти. Меня окликнули.
Девушка была красива, вот только правильные черты лица портил слишком курносый нос с веснушками. Но едва ли кто-то замечал такую мелочь, когда взор так и норовил соскользнуть ниже. Было очень сложно сидеть с примой за одним столиком и не замечать глубокое декольте, из которого, казалось, от одного неосторожного движения все вывалится и оконфузится. Положение не спасала даже черная прозрачная накидка с кружевными цветами, которая укутывала округлые плечи, но ничего не скрывала.
Закаленный вызывающими нарядами Хриз, я твердо смотрел только в подернутые синевой глаза Мишель либо отводил взгляд в сторону, где на грубо сколоченной сцене немолодой циркач ловко пересыпал колоду карт из одной руки в другую и предлагал на спор угадать масть у доверчивой публики.
— Кысей Тиффано, профессор душеведения из столицы. Услышал о той беде, что с вами приключилась, и…
— Откуда услышали? — нахмурилась балерина. — У меня нет никакой беды.
— Правда? Вы не похудели?
По
