— В самом деле, брат, ты бы хоть навестил девочку.
— Пришел — говори, — не обратил на него внимания Даугав.
— Говорю, — я без приглашения сел за длинный стол. — Луиджиа сейчас осталась одна, без поддержки семьи. Она ваша племянница, и я прошу вас…
— Моя, говоришь… — насмешливо протянул воевода.
— Да твоя, твоя, что ты уперся, как баран рогом! — не выдержал Гуго.
— Сроду таких в нашей семье не бывало! — отрезал упрямец.
Я покачал головой.
— Воевода, позвольте вам кое-что объяснить. Вы слышали о Хрустальном Колокольчике?
— Певичка?
— Да, она самая. Карлица. А еще такая же бесцветная, как и Лу. Родилась в богатой и образованной семье. Ее родители ни разу не засомневались в том, что она их дочь, хотя оба нормального роста и внешности, потому что знали, что прапрадед Хрустального Колокольчика тоже был бесцветным. Иногда это передается через два, а то и три поколения…
— Ты на что намекаешь? — угрожающе огладил бороду воевода, а Гуго придвинулся к нему поближе, готовый перехватить руку с оружием в случае чего.
— Я нисколько не сомневаюсь, что в вашем… — выделил я, — в вашем роду таких, как Лу, не было, но вы так уверены в семье Седвига, ее отца?
— Много ты про него знаешь!
— А вы? Что вы о нем знаете? Почему он так не любил дочь, хотя сомневаться в верности своей жены ему не приходилось? Не задумывались? Может быть, потому что боялся? Боялся, что все поймут, от кого девочке досталось такое наследство?
— Хм…
— Седвиг откуда был родом? — продолжал напирать я. — Из Виндена? Вы же знаете селение бесцветных? Вдруг кто-то из его предков когда-то…
— Помолчи!.. — воевода задумался.
Я видел, что он сомневается. Его непрошибаемая уверенность дала трещину.
— Вы же любите своих сестер? — осторожно спросил я. — Любили Ингу? Она была младшей, да? Загляните в глаза Лу. Просто спросите себя. Что бы чувствовала Инга, видя, что ее дочь брошена на произвол судьбы?.. Одна-одинешенька, после всего, что с ней произошло…
— Хорош давить из меня слезу! — воевода стукнул по столу кулаком и встал с лавки. — Седвиг мне никогда не нравился, тихушечный блюдолиз, а Инга дурой была.
— Лу не виновата в том, что…
— Бригитта, — отрезал воевода. — И нечего ей ногами на сцене дрыгать. Замуж выдам.
— Эмм… — опешил я. — Я не думаю, что это будет лучшим…
Но воевода меня уже не слушал. Он подсчитывал расходы.
— Только кто ж такую возьмет? Придется разориться на приданое.
— У Лу талант, — забеспокоился я, что сделал еще хуже. — Вам не придется разоряться. Я оплатил ее обучение в школе танца, Лу должна танцевать. Просто поддержите ее!
— Ты мне тут не указывай, оплатил он. А с какой-такой стати оплатил? Виды на нее имеешь?
— О господи! Воевода, да услышьте меня! Лу может прославить не только вашу семью, но и весь Винден, понимаете? Как Хрустального Колокольчика знают во всех уголках княжества и за его пределами, так и Лу может стать…
— Глупости, — уперся он.
— Так считаю не только я. Кое-кто еще имеет виды на вашу племянницу.
— Кто?
— Император.
Наступило долгое молчание. Гуго кашлянул и проговорил:
— Брат, ты бы в самом деле не рубил с плеча. Уж если император считает, что малышка Бри достойна танцевать в его театре, то кто мы такие, чтобы спорить…
Письмо я откладывал до последнего. Сомневался, вспоминал, подбирал правильные слова. Великий князь или князь Тимофей? Я помнил последнюю встречу с отцом Юли на ее могиле. Он любил дочь больше всего на свете, а вот великий князь… Тот больше всего на свете любил власть. Поэтому ставку я решил сделать на князя Тимофея. Мое письмо Эмилю я заключил просьбой: «Будь осторожен. Надеюсь, ты придумаешь, как все устроить. Он ничего не должен заподозрить».
ГЛАВА 16. Хризокола
Виски раскалывало дикой болью. Я задыхалась, однако упрямо брела прочь, подальше от Кысея и его людей. Искра вела меня подвалами замка, доселе надежно скрытыми от его обитателей.
— Подземные ходы были построены еще при Шестой… — шелестел бесплотный голос у меня в сознании. — Будь осторожна… Не трогай цветы… Они могут еще работать… Я вернусь за тобой…
Уши словно заложило ватой, даже раскаты грома доносились глухим шумом прибоя. Я понимала, что наружу мне нельзя. Надо переждать в замке, забиться в укромное место, как мышь забивается в подпол во время грозы, чтобы потом… потом… Если это «потом» вообще наступит…
— Толща гранита смягчит силу приступа… Потерпи… Только не трожь цветы…
— К-к-какие цветы?.. — прохрипела я и не услышала собственного голоса, он почудился солено-алым привкусом на языке, а стены вокруг превратились в слои застывших слов.
Ломаные линии ступенек казались вязкой головоломкой, грани ощетинивались острыми плевками, шепот укутывал и удушал горячим паром.
— Цветы… танцуют… но их не кормили… давно не кормили… Некому было… Не подходи к ним…
Тысячи языков вспухли и корчились по всему телу, пульсировали в кишках и мускулах, вылезали из кожи грибными наростами, словно голодные паразиты. Смрадный бред окончательно накрыл меня. Нога пропустила ступеньку, тело не справилось с равновесием, мир кувыркнулся и полетел в пустоту.
Надо мной что-то журчало, а пальцы шекотали чьи-то усы. Я открыла глаза. У меня они были, а вот крыса глаз не имела. В темноте они не нужны. Она обнюхивала мои пальцы, но стоило мне ими пошевелить, как существо исчезло в чернильной тьме. По крайней мере, пальцы на месте, хотя они почему-то казались мне невероятно огромными. Странное ощущение, как будто я это не я, усилилось, когда я попыталась встать, держась за каменные стены. Откуда-то снизу шел свет. Я сморгнула. Мир перевернулся. Я смотрела на собственные ноги. Они были отдельно. А где мои волосы?.. Рука нащупала паклю и оторвала ее. Изо рта вырвался крик, но змеиное жало могло издавать только шипение. Мое Я-не-Я съежилось до пузырька теплоты в завывающей бездне и поползло. Упрямо, без надежды, на чистом желании жить. Подделка. Подделка, забывшая оригинал. Шестая. Бесконечно шестая, которая зубами цепляется за каждую минуту жизни, даже если зубов уже не осталось…
Что-то теплое, пульсирующее. Шипение. Мое? Нет, я молчу, берегу дыхание. Кстати, а легкие у меня еще остались, чтобы дышать? Не думать об этом. Ползти. Пусто. Ослепляющий свет. Каменные лепестки приглашающе раскрылись. Лети на огонек, Шестая. Лети и садись. Отдохни. Свет манил и завораживал теплом. Мне было так холодно, пусто. А там свет. Сгореть? Нельзя. А если очень хочется? Я осторожно…
Лепестки сомкнулись надо мной и загудели. Свет, казалось, вспыхнул не только снаружи, но и у меня в голове, прогнал жуткие тени разума, собрал меня воедино.
