На центральной лужайке уже успели выстроить ледяной замок с причудливыми статуями и устроить каток. К разноцветной палатке Яшлика выстроилась небольшая очередь. Глупцы охотно платили звонкой монеткой за лживые прорицания счастливой судьбы, богатства или вечной любви, не замечая, как выбалтывают проходимцу сокровенные тайны. Я терпеливо встала в хвост очереди, прислушиваясь к тому, что говорят люди.
— … Живьем с себя кожу содрал!..
— Да враки небось… Слушай, а кровищи много было, а?
— … Картой? Не может быть. Они же мягкие!
— Так… колдовство, ей-богу, как пить дать! Инквизиция на ушах стоит! Сам видел!
— … Гаяшимцы безбожники! Поделом им, узкоглазым отступникам!
— Многоженцы клятые, тьфу! Ни стыда, ни совести… Сжечь их к демонам!
— У него, говорят, дюжина жен осталась, а детей и вовсе не счесть…
— А я слыхала, что молоденький и неженатый он был…
— А что им, жен вместе с ним заживо похоронят… Дикие люди… Куда Святой Престол смотрит?..
Причудливое переплетение правды и лжи, домыслов и фактов, суеверий и невежества завораживало так, что ожидание в очереди пролетело незаметно. Я зашла в палатку и бросила в протянутую руку Яшлика мелкую монетку.
— Нашепчи-ка мне все о княжьем казначее…
Сегодня маленький человечек нарядился в разноцветный камзол. Его стеклянные глаза были ядовито-изумрудного цвета, под стать бесформенной шляпе из зеленого бархата с пером. Шептун потер в руках монетку и недовольно пожаловался:
— Серебряную вилочку зажулила… зажулила… зажулила…
— Не скули, — оборвала я его раздраженно. — Будет тебе вилочка. А пока слушай…
Я напела мелодию, и шептун моментально успокоился. Он заворожено внимал мотиву, потом восхищенно прицокнул языком и захлопал в ладоши.
— Повеселила, ай повеселила… Чье?
— Юного аристократа, безнадежно влюбленного в порченую шлюху… Знаешь, как он умер?
— Как? — шептун жадно облизнул губы.
— Вскрыл себе грудь ножом и вытащил сердце, чтобы подарить ей самое ценное…
— А она? — шептун кусал ноготь на большом пальце.
— Яшлик глуп… — мне надоело забавляться. — Ты знаешь и его, и ее. Подумай…
— Кухаркин сын сочинил? Да быть такого не может! — заволновался Яшлик.
— Может. Порадуй Серого Ангела историей о нем и княжьем казначее…
Шептун церемонно стянул с себя шляпу и надулся.
— Не греши! Не губи душу!.. Получаешь одно и тянешься за следующим, отбираешь у ближнего без стыда и совести, воруешь, лжешь, предаешь, убиваешь, собственными костьми ложишься, лишь бы…
— Яшлик отныне проповедует?
— Серый Ангел глуп и жаден! — вернул мне обиду шептун. — А Яшлик мудр и благочестив!
— И грех жадности, конечно, Яшлику незнаком…
— Нет! Это казначей жадный, а я историями делюсь… Со всеми, кто желает слышать, а казначей не желает. Он простой люд обирает налогами так, что многие по миру идут… Сказывают, голод в Асаде перед мятежом случился от того, что вояг Мирстены в сети казначея попался, а займы ему пришлось зерном отдавать… Людей тогда пропало больше, чем от черной лихорадки…
— А сын его что?
— А сын на отца совсем не похож был. Золото транжирил направо и налево, в роскоши купался, тело услаждал… о душе забыл…
— В карты играл?
— Играл, как не играть. Проигрывал столько, что отец за голову хватался и еще пуще людей гнобил. Ничего для сыночка не жалел… А шакалик его от жадности ногу себе отгрыз… — шептун довольно захихикал, балуясь монеткой.
— В "Золотой лисице" играл?
— В ней, в родимой.
Что ж, первое совпадение есть.
— А про Лешуа что расскажешь?
Яшлик сразу поскучнел, монетку в карман спрятал.
— Об отце говорили, что больно нелюдим и суров, а больше ничего смачного и не толковали. А сын его на дуэли дрался, стихи писал, сказывают, что от любви заболел и помер.
— Нет, — покачала я головой, — сам он себя убил. Вишь, в Марину был влюблен, песню ей посвятил…
Яшлик по-своему был очень романтичной натурой, поэтому я помолчала немного и добавила:
— Только соперник у него подлый да коварный был… Извел его… Заколдовал…
— Кто? Скажи, скажи, скажи… — заныл Яшлик, хватая меня за руки и припрыгивая на месте. Монетки в его карманах глухо звякали, словно вколачивая гвозди в крышку гроба, в котором скоро упокоится репутация княжьего повара.
— Тот, кто место его отца занял во дворце князя… — щелкнула я шептуна по носу, — Чжон Орфуа… Только тсс… никому…
Яшлик зачарованно кивнул, но его губы уже шевелились, складывая очередную историю, которая поползет по городу, передаваемая из уст в уста доверчивыми глупцами.
Я вытянула ноги поближе к теплу очага и плотнее укуталась в одеяло. Корабельный квартал был выбран мною не просто так. Здесь сдавалось пусть тесное, зато самое теплое жилье, надежно защищенное от пронизывающих зимних ветров Зевасталя. От мысли, что придется переехать в каменный холодный дом Лешуа, меня передернуло, и я отогнала заботы прочь, сосредоточившись на деле.
Итак, пять жертв: Лешуа, Витор, Мирчев, Остронег и Гук Чин. Что у них общего? Родители всех погибших были богатыми и влиятельными особами. Почти за каждым водились грешки, а из желающих поквитаться можно было собрать маленькое войско. Витор и Гук Чин были завсегдатаями в "Золотой лисице". Хорошо бы проверить остальных, но для этого придется вновь наведаться в игорный дом. При мысли о том, какую выволочку устроит Кысей, если узнает, настроение еще больше ухудшилось. Почему мара Гук Чина стала видна остальным? Неужели я и в самом деле превращаюсь в колдунью?.. Но инквизитор уверял меня, что воды купели ничего не отразили…
Ладно, вернемся к мотиву. Почему колдун выбрал именно этих пятерых? Лешуа был убит полгода назад, через три месяца убивают Витора, еще через месяц Мирчева, а Марину вообще через пару недель. Словно колдун торопится закончить что-то… До Изморозья? Да нет, глупо… Еще большее недоумение у меня вызывал тот факт, что все жертвы умерли по-разному. Любой колдун ограничен в своей силе, связан по рукам и ногам собственным демоном, который толкает его раз за разом на повторение кошмара. Даже старый колдун, что мучил меня и препарировал тела и души несчастных жертв, владел только одной силой — силой исцеления, что делало пытку бесконечной. Но даже он не смог бы превратить одного человека в гротескное подобие зверя с клыками и змеиной чешуей, а другого заставить обрасти живыми волосами из столового серебра. Может быть преступник каким-то образом инициирует демонов своих жертв? Превращает несчастных в колдунов? Это бы объяснило странные отличия в их поведении… Гук Чин был жесток, и его внутренний демон обернулся против него самого, как я когда-то обернула демона колдуна, чтобы выжить… Я похолодела. А что, если это я была в игорном доме, встретилась с Гук Чином и… убила его? Да нет, невозможно, хозяин бы меня узнал. И к смертям остальных я точно непричастна, меня даже не было в столице. А если…
