Выехав за ворота, отряд под командованием сержанта Алькарре и дружина графа Пильге, человека, назначенного графом Дугласом Тальпасто в помощь полиции Гирты, быстро пересекли плац перед южной куртиной. И, срезав у перекрестка, откуда дорога, что вела от ворот города, разделялась на три пути — на запад, в сторону мыса и замка Тальпасто и одноименного предместья Гирты, на юг, на Мельницу и дальше по побережью, и на восток в сторону замка Ринья, свернули налево, в сторону Леса и трясины Митти.
Обогнув по полю, по широкой дуге многоэтажные дома, что стояли на Перекрестке в окружении живописных дубов, огороды и сады, где между деревьев и кустов светлели деревенские домики у которых первый этаж был каменный, а второй из дерева, полицейские выехали на засаженную по обеим сторонам дубами дорогу, ту самую, где Вертура и Мариса недавней ночью осматривали разорванное неизвестным зверем тело. Уже на ней, миновав поле и еще одну деревню, нагнали основной отряд капитана Глотте, к которому уже присоединились местное ополчение и шерифы. Оглашая округу призывным ревом рогов, драгуны и рыцари графа Тальпасто скакали впереди всех. В середине отряда следовали черный орденский дилижанс Фанкиля, служащие отдела Нераскрытых Дел, и несколько подрессоренных телег с пешим ополчением. Позади двигались все оставшиеся верховые — в основном деревенские стражники, егеря и дружинники местных землевладельцев. Ехали по скалам над трясиной Митти. Гирта осталась по левую руку за полями и лесом. Миновали несколько деревень, приняли в колонну еще как минимум полсотни человек. Везде где проезжали, собирали ополченцев: капитан Глотте, что вместе со знаменосцем и трубачом двигался во главе отряда, не разъясняя ничего, демонстрировал жетон и приказ герцога Вильмонта Булле, всем военнообязанным примкнуть к отряду. Завидев его, старшины кривились, но кивали сельчанам бежать за луками и копьями, седлать коней.
За этими приготовлениями Вертура уже даже начал думать, что он зря беспокоился и с такой большой армией, которую поднимают лично приказом самого Герцога, ничего дурного просто не может случиться, но мимо пролетел, объезжающий окрестности, герольд, сообщил, что герцог Вильмонт мертв, а принцесса Вероника и Борис Дорс обвиняются в его убийстве и мятеже. Капитан Глотте, выслушав его, подъехал поближе и, резко выхватив меч, ударил в бок, а когда курьер скорчился от боли, разбил ему голову, приказал драгунам сжечь объявления и спрятать тело в кусты. Но по колонне уже пошел ропот, полетели одна другой хуже, передаваемая из уст в уста сплетни. Несколько старшин поворотили коней, но их догнал сержант Алькарре, ударом шестопера переломил спину одному из них. Кто-то хлопнул лошадь плеткой, погнал прочь, но его настигли стрелы.
— Стоять! — грозно и страшно, на всю округу, закричал сержант, схватившись за плеть, ударил самого ближнего дезертира. Тот ухватился за лицо и повалился со своего худого коня на землю — всех убью, кто побежит!
Кто-то прикрылся щитом, драгуны ночной стражи развернулись, мрачными черными тенями окружили растерянных ополченцев, кто-то особенно отчаянный все же пришпорил коня и сумел прорваться. Засверкали мечи, кого-то зарубили, оставшиеся побросали копья.
— Не бей! Мы едем с вами! — вскинул ладони какой-то сельский мужик, и когда дисциплина была восстановлена, отряд снова продолжил продвижение.
Так проехали еще пару километров. Здесь скорость колонны сильно замедлилась — чем ближе отряд приближался к владениям герцога Ринья, тем больше на дороге было телег. Груженые бревнами и сучьями, ведомые худыми, измазанными смолой и лесной грязью дровосеками, они выезжали на основную дорогу из леса и двигались на восток, к фермам. Несколько раз попадались идущие навстречу, в сторону Гирты, груженые коробками и ящиками с торговым клеймом Ринья, синим единорогом, воздушные лихтеры, везли в город готовый продукт с ферм. Люди графа Тальпасто особенно внимательно присматривались к ним.
Мясофермы показались внезапно.
Выполняя разные поручения на службе полиции Гирту, Вертура уже не первый раз проезжал мимо этих мест, но все никак не мог привыкнуть к той картине опустошения, что открылась со склона пологого холма, по вершине которого шла дорога, ведущая во владения маршала Ринья.
Пологий каменистый склон, по которому отряд спускался к фермам, был весь вытоптан и усеян дырами от вывороченных из земли, взятых на стройку, камней, то там то тут торчали неопрятные уже серые по осени лопухи и репьи. Пахло навозом, горячим кирпичом и дымом. Шипел пар. То там, то тут тяжело пыхтели поршни, вращали огромные, как колеса над шахтами, маховики, приводили в движение конвейеры и перемалывающие бревна и сучья в опилки и щепу валы огромных лесопильных машин. Многочисленные рабочие гребли лопатами белое древесное месиво, грузили его на телеги, везли к длинным кирпичным баракам с пандусами по краям и сгружали их внутрь, через дыры в крышах. Здесь все шло своим чередом, это производство, как и сталелитейные и коксохимические заводы к северу от Гирты, работало без перерыва и днем и ночью независимо от того, что происходило в городе и окрестностях. И этот, в общем то ничем особенно не отличающийся от других подобных ему, неоднократно виденных Вертурой еще в Мильде, производственный процесс не вызывал бы никаких иных эмоций, кроме восторженного созерцания осмысленной созидательной деятельности, если бы не один аспект. Ароматы смолы, подгнившей мокрой древесины и опилок, запах конского навоза, деревообрабатывающего производства, луж, пара и дыма — все эти такие привычные, обыденные и в общем-то ничем не отталкивающие запахи города, производства и жилища, перекрывал один особенно тяжелый и скверный: одновременно похожий на животный и растительный, густой, как от нечистот или тухлого мяса и, казалось бы, даже физически ощутимый и липкий. В нем безошибочно угадывался тот дух, которым отдавала так неприятная Вертуре тушенка Ринья, тот самый, что не перебивался ни укропом, ни чесноком, ни самогонным спиртом. Он разливался далеко по полю вокруг ферм, но особенно сильно им тянуло от бараков и серой бетонной дороги, что проходила между ними. Когда полицейские подъехали ближе, некоторые непроизвольно начали морщиться, поводить носами и надвигать на лица шарфы. Над черными от непогоды и старости кирпичными стенами роями вились, слетались на смрад мухи и слепни. Из узких бойниц в основании бараков, в бетонные канавы вытекала смердящая теми самыми нечистотами и гнилым мясом жижа.
