В темноте тусклым светом стройной линией горели окна в коридорах полицейской комендатуру. Обратным путем, неся на вытянутой руке горячий чайник так, чтобы не обжечься об него, детектив пошел через первый этаж. На скамейках для посетителей оперативного отдела, что располагался справа от лестницы, не было никого, но из распахнутой двери доносились грубые голоса. Какой-то городской чиновник хорошо поставленным для политических дебатов тоном, с достоинством разъяснял оперативному уполномоченному, как ему следует вести возложенную на него деятельность. На другом конце зала грозно щелкнул кнут — полицейские загоняли в смежный с оперативным отделом коридор с камерами предварительного содержания каких-то побитых, хмурых людей. Кто-то окликну детектива, приветствовал его, Вертура ответил и свернул под лестницу направо, к лабораториям и мастерским.
Там, под кирпичными арками стояли крики. Маленькая, неопрятная и скандальная девица-магнетизер в грязной и облезлой мохнатой жилетке, что делала ее похожей на серого лесного волчонка, та самая, что служила в отделе расследования убийств, находила родственников убитых и высокая тощая женщина, не то внучка, не то дочь генерала Монтолле, что следила в комендатуре за питомником ищеек-котов, ссорились с доктором Фарне, который обещал им что-то, но не сдержал слово, подвел их. Криминалист поджимал плечи, будучи зажат в угол, вжавшись в стену, ссутулившись, беспомощно топтался, надвинув на кончик носа очки и, похоже был в невменяемом состоянии настолько, что злобные упреки не вызывали у него абсолютно никаких иных эмоций, кроме недоумевающей растерянности. Увидев детектива с огромным нечищеным от гари чайником, прихваченным за стальную ручку намотанным на ладонь шарфом, все трое внезапно замолчали и, показав на Вертуру пальцами, воскликнули.
— Вот пусть скажет он! Его спросите!
При этом доктор был абсолютно искренне изумлен тем, что девицы тоже указали на Вертуру, чем привел оппоненток в полное недоумение и пока они хлопали ресницам, проскользнул в свою лабораторию и запер за собой дверь. Те забили в нее ногами, закричали, но доктор снова завел свой молотящий даже через толстые стены на весь коридор граммофон, а женщины, поняв что доктор уже недоступен, принялись ругать так некстати явившегося детектива.
— Это Гирта — вернувшись в отдел и заложив засов, поделился он последними сплетнями с Марисой.
— Ага — ответила та, поднимаясь от стола — ты умеешь играть на рояле? Детектив обязан играть на рояле. Или, в крайнем случае, если он совсем бездарь, на саксофоне. Поиграй мне.
Пока его не было, она распустила косу, заплела прядь у виска, вплела в нее ленту, которую дала ей принцесса Вероника.
— Когда-то учился — ответил Вертура, и они пошли на третий этаж. Мариса зажгла газовые рожки и свечи в канделябре на крышке рояля. Чтобы не было душно, открыла окно. Детектив сел за инструмент и аккуратно взял септаккорд ре диез. Неумело пробежался пальцами по ахроматической гамме, сыграл секунду и терцию. Давно забытые уроки игры на фортепиано, что преподавал им строгий учитель грамматики, литературы и музыки в отцовском доме, возвращаясь в памяти, пробуждали легкость в закостеневших, многократно перебитых пальцах, напоминали о далеком детстве. Вертура взял еще три аккорда, вспоминая джигу, кивая головой, примерился к ритму, пробуя клавиши, насколько легко они идут, взял обеими руками еще два аккорда — септаккорд ре и ля-диез.
Мариса внимательно слушала его, недоверчиво, как сам инспектор Тралле, хмурилась, уперев руки в бока, стоя посреди зала. Наверное приготовившись танцевать, она распустила завязки широких рукавов, которые всегда подвязывают при письменной работе, чтобы не испачкать их в чернилах. Вертура попытался вспомнить полонез, но сбился на соль-бемоле. Он забыл все ноты и от этого ему стало неприятно и стыдно. Тогда он попробовал ускорить темп и снова сыграть джигу, но тоже вышло плохо. Он разучился держать счет, от нажатия педали, рояль ревел, а клавиши инструмента оказались непривычно тяжелы. В конце концов, он оставил попытки, закрыл крышку и принял печальный и раскаивающийся вид.
— Ну что ты за криворукий! — поморщилась, развела руками в широких рукавах, как крыльями, Мариса и с наигранными разочарованностью и скукой, словно только и ждала его музыкального фиаско, прибавила — хотя бы обними и поцелуй меня, раз играть не умеешь.
Он подошел к ней, аккуратно взял за талию и поцеловал в загадочно улыбающиеся губы. Она игриво повела плечами, завертела головой, словно пытаясь уклониться от него.
— Это безумие — тихо, словно его могли услышать где-нибудь в кабинетах, на втором этаже сказал он ей — так не бывает, как говорил Борис Дорс, но тем не менее…
Стояла ночь. Пока еще теплая, но уже веющая осенним холодом. Через открытые окна тянуло ароматами мокрых деревьев, грязной земли и сыростью. С плаца слышались голоса, ржание и храп лошадей. Иногда где-то в темноте коротко гудели сигнальные рожки. Через кроны тополей пробивались огни окон домов на противоположном берегу реки. У каретного ряда багровели угли жаровен. Дул ветер. Раскачивал шумел ветвями растущих на бастионе тополей. Пока еще слабый, но уже напористый, тот самый северо-западный, зимний, что уже в октябре принесет в Гирту стужу. Пригонит ее из ледяного океана, от чьего смертельного морозного дыхания прикрывают континент и побережье горы на севере герцогства. Там, еще на полторы ысячи километров севернее и западнее Гирты, за Фолькартом, узкий каменистый язык суши вдается далеко в просторы необъятного океана, за которым только черная ледяная пустыня, обрывающаяся в беспросветную внешнюю тьму, на самом краю земли. Там, на обрывающихся в бездонную холодную пучину скалах стоит продуваемый всеми ветрами городок Иркола, и на холодных серых камнях растут черные мрачные ели. Там небо всегда бледное и серое, солнце тусклое, и даже летом холодно как в сентябре. Там начинает свой путь зима, сковывает льдом океан, наступая на континент с севера на юг проходит по всему побережью до самой Лиры…
Поддувало печи было распахнуто, в топке ревело пламя. Где-то в длинном коридоре и кабинетах огромного здания переговаривались голоса, хлопали двери, тяжело стучали сапоги. Накидав в печь побольше дров, Вертура отодвинул стол и подвинул диван поближе к огню так, что почти загородил проход между лестницей и вешалкой для головных уборов и плащей. Глядя на следы на полу, детектив улыбнулся: судя по ним, не он один двигал лежанку поближе к горячей печке, оставаясь на ночную смену.
Медленно потянулись часы. Они с Марисой сидели обнявшись, он, у подлокотника, она, навалившись на него боком и спиной, прижавшись затылком к
