— У нас чуму остановили, Орден делал всем прививки — глядя на мемориальные гранитные плиты с бесчисленными списками имен и фамилий, немного помолчав, отозвался, ответил детектив. У всех стоял один и тот же год смерти. Тысяча четыреста двадцать третий.
— А у нас прививки делать было некому — тяжело вздохнула, сказала Мариса, печально констатировала — никому мы тут не нужны.
Они некоторое время молчали, смотрели на серый дождь и деревья. Звуки текущей по камням воды гулко отражались под крашенными свежей белой известкой сводами часовни. В глубине маленькой комнаты, перед распятием горели несколько свечей. Рядом лежали полевые цветы — подношение тех, кто приходил сюда молиться.
— Когда душа уходит к Богу, деревья впитывают остающуюся в мертвом теле дрянь. Дурные мысли, злобу, страхи — сказала Мариса, наверное, просто для того, чтобы не молчать, сказать хоть что-то — к северу от Гирты, откуда я родом, на кладбищах сажают сосны, через них продувает ветер, и солнечный свет падает на могилы. Я была на могиле дедушки. Он умер двадцать лет назад, его хоронили собутыльники. От нашей семьи не осталось никого, я последняя. На мне наш род и завершится.
Вертура только печально кивнул в ответ.
— Ничего… Быть может еще что-то изменится — сказал, пытаясь хоть как-то ее приободрить, но вышло неубедительно.
* * *— А твой дедушка и правда был генералом Бардом? — уже дома уточнил у Марисы детектив. Спросил просто из какого-то праздного любопытства, чтобы начать хоть какой-то разговор. Он промок, и у него совсем испортилось настроение. От накрывшего город сумрака и сырости ему стало как-то по-особенному одиноко и грустно, захотелось домой в Мильду.
Дождь не утихал. Несмотря на еще ранний час, на улице было темно как вечером, но в комнате было еще не достаточно сумрачно для керосиновой лампы или свечи. Вертура ходил в лавку за едой, но там было написано «вышел на пять минут», и дверь была закрыта. Детектив прождал под ливнем не меньше чем четверть часа, но бакалейщик так и не явился.
Мариса затопила печь. Детектив открыл окно, накинул на плечи плащ, уселся за стол, хмуро уставился на разбросанные по нему письменные принадлежности и листы.
— Тем самым Бардом что ли? Разумеется нет — покачала головой Мариса, села на кровать перед печкой и печально сложила руки на коленях — это имя у него было Бард, а фамилия Румкеле, как и моя в девичестве. А у того Барда, который с Тинкалой Старшим осадил Гирту, фамилия была Пенден. Это на востоке, в Столице, в Лансе, в Акоре такие дурные фамилии. Его наняли и прислали под видом борца за свободу и патриота, чтобы помог захватить Гирту, но не вышло, и он исчез также внезапно, как и появился. Провокатор купленный и мразь, одним словом. Впрочем, все равно мы никогда не узнаем, как все было на самом деле и все зовут его просто генерал Бард, потому что такую фамилию без логопеда не выговорить. На самом деле он не был генералом, ну не тот, а мой дедушка. Просто он тоже был Бард, и к нему в кабаке, где он пил, и приклеилось…
Устав от этого сбивчивого, бестолкового объяснения, детектив нетерпеливо кивнул, сказал «ага» и, чтобы не смотреть на нее, отвернулся от Марисы. Она заметила это, подошла к нему, встала за его спиной, положила руки ему на плечи.
— Ну что с тобой? — жалостливо спросила она, нахмурившись, и сильно сжала пальцы. Детектив молчал. Он сгорбился, положив ногу на ногу, сидел, нахохлившись на стуле, как тетерев в лесу на ветке.
— Встань — приказала Мариса.
Он вяло повиновался. Она повернулась к нему спиной, прижалась всем телом. Поймала его ладони и положила себе на грудь, раскинула в стороны руки в широких рукавах, как крылья птицы, откинула голову, приласкалась затылком к его щеке.
— А теперь расскажи мне, что случилось — тем же повелительным тоном, приказала она Вертуре. Но он только отнял от нее ладони, поймал ее руки и опустил их. Положив подбородок на ее плечо, бессмысленно уставился в окно на идущий снаружи ливень.
Все пошло по замкнутому кругу: ему становилось все более стыдно от желания, чтобы его пожалели, но он ничего не мог с собой поделать, потому что от этой, нахлынувшей на него еще в музее хандры, от этих насмешников-студентов, у него уже не осталось никаких сил, а от этих душевных угрызений становилось еще более грустно и обидно, что еще больше портило его и без того дурное настроение.
— Все ясно — заключила Мариса, так и не дождавшись от него вразумительного ответа, но не сдвинулась с места, осталась рядом с ним.
— Я просто устал. Устал от всей этой бесполезности, устал от того, что происходит вокруг, устал от этой вашей бестолковой Гирты и от всех этих вечно страдающих, жалующихся, оправдывающихся, плачущих, но не желающих просто взять и сделать хоть что-нибудь самое маленькое, но хорошее, людей. Я все понял. Всем просто все равно. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы что-то исправить, изменить. Мне дурно от всего этого лицемерия и лжи. Я хочу домой в Мильду, а лучше на юг, в Лиру, гулять между старых домов, дворцов, особняков и замков, бродить по старым улицам и кипарисовым аллеям без какого бы то ни было смысла — наконец ответил тяжелым голосом детектив — хочу туда, где тепло и растут пинии. Где акведуки и выгоревшая на солнце черепица, где храмы, соборы, лестницы и сложенные тысячу назад стены. Где монахи ходят по улицам, съезжаясь со всех концов земли, где непрестанно звонят колокола и церкви полны благочестивых и добрых людей, где в каждом доме принимают паломников, где радушные хозяева сажают гостей за стол, а вечером предоставляют кров и постель. Где сердце всего христианского мира, где мудрые, наученные святыми старцами и писаниями Апостолов патриархи церкви Христовой стараются сделать мир лучше, где людьми правят вера и служение, а не жадность, глупость, пижонство и деньги… Я устал. Устал от этой полиции, от этих бесконечных разбирательств, от этих преступников, от всех этих беспредела, беспринципности, вероломства и мелочности. А главное от того, что ничего не выходит, и я ничего не могу изменить. Просто все надоело. Все омерзительно. Тут нет логики. Это просто невыносимо.
— Ничего — понимающе кивнула ему, развернулась, держа его обеими руками за запястья, заглянула в лицо снизу
