Марта покивала.
– Понимаю. Значит, преступников нынче много?
– Да нет, бывают и один-два человечка в день, да знаете, как оно случается, сударыня… Люди-то они везде люди, что в столице, что в какой занюханной дыре, грешат одинаково. Так ежели кто издалека и, допустим, не допрошен толком, или в документах какая нехватка, или в про-це-ду-ре, – парень с удовольствием выговорил трудное слово, – так всё на месте доделывают, у нас. А как ещё прикажете? У его светлости правило: с приговором не затягивать, но чтоб и без ошибок. Чтобы непричастного или оболганного, значит, не задеть. Ежели виновен – на плаху тебя или на кол… – Андреа поперхнулся, заметив расширившиеся от ужаса глаза собеседницы, и поспешно добавил: – А невиновен – тем более незачем тянуть с оправданием, ему каждый час в тюрьме – пытка, даже без пытки. Ох, вы простите, и в мыслях не было вас пугать, вот дурной язык-то…
– Ничего, я понимаю. – Марта опустила глаза. – Стало быть, приедет поздно.
И уже развернулась, чтобы уйти.
– А вы вот что, сударыня, – окликнул парень. Ему было неловко за свою болтливость и хотелось как-то утешить госпожу. – Взяли бы да съездили прямо туда, в суд, да и дождались его светлость на месте, всё не так скушно-то… Ей-богу, съездите!
Марта заколебалась.
– Можно?
– Почему нет? Мишель сейчас свободен, вот я его с вами и пошлю, он в суде всё знает; есть там над самым залом, на хорах, уголок, где можно потихоньку посидеть да послушать, никто и не заметит.
– Женское ли это дело? – усомнилась Марта. – Да туда, наверное, посторонних не пускают, одни судейские, а тут я заявлюсь… Ведь всё равно кто-нибудь, да увидит, стыда не оберёшься.
– И-и, сударыня, пустое. У нас суд закрытый лишь тогда, когда государственных преступников судят, или дело секретное; а на всякую шушеру вроде разбойников и блудодеев ходят, как в балаган… в театер, то есть, на представления. Для свидетелей – одни места, для почтеннейшей публики другие. То есть не совсем уж зеваки праздные сидят, а представители разных сословий: и дворянского, и духовного, и купеческого. И простолюдины – запросто. Это чтобы весь народ Галлии видел и знал, как суд творится, и другим поучительно рассказывал. Высокого сословия дамочки тоже замечены; им, говорят, не возбраняется в масках сидеть, или под мантильей, ежели неловко. Ничего, сударыня, езжайте себе. Малая карета у нас всегда на ходу, сейчас сопровождающих вам кликну, а обратно авось с его светлостью вернётесь.
Марта замерла в нерешительности.
– А ну как увидит, рассердится?
Андреа расплылся в улыбке.
– Это вряд ли. То есть, я про то, что если и увидит – постарается быстрее закончить, это уж точно. Вы ему как ясное солнышко, госпожа Анна, уж простите дурака за такие речи…
– Тогда… – Юная герцогиня покраснела. – Вели подавать карету, голубчик. А я сейчас приду.
Мантилья у неё должна быть. Лёгкая, из тончайшего фламандского кружева, белоснежного, как фата невесты, и так идущего к нынешнему голубому платью. Вот только… ничего, что она без Доротеи? Ничего. Все вокруг, а самый первый – Жиль, твердят «госпоже Анне», что она может делать всё, что в голову взбредёт, так почему же не съездить к мужу? Вдруг он и в самом деле ей обрадуется…
***
Утомительные разбирательства подходили к концу. Оставалось последнее дело.
Герцог объявил перерыв на четверть часа. За это время должны были увести осуждённых, доставить нового обвиняемого, проветрить зал суда, а главное – предоставить заседавшим время на небольшой отдых и удовлетворение насущных телесных надобностей, ибо даже такая мелочь, как хотение по малой нужде или неприятное ощущение под ложечкой от голода могли дурно повлиять на непредвзятость приговора. Никто не должен иметь повод обвинять его светлость и судий, что основанием сурового решения послужило несварение желудка или иная прозаическая причина. Fiat iustitia, et pereat mundus! Пусть свершится правосудие, даже если мир рухнет! Только так и не иначе.
Жильберт отпил прохладной воды из фляги, поднесённой верным капитаном Винсентом. Вина он себе позволит, лишь вернувшись в Гайярд, сейчас же ничто не должно туманить голову. Чересчур полный желудок также отвлекает, а потому его светлость позволил себе лишь простой солдатский сухарь из запасов того же капитана. Поднялся на самый верх ратуши, полюбовался с балкона на вечерний город, крыши и шпили, тающие в сумерках, вдохнул полной грудью. Отхлебнул из фляжки – запить застрявшую в горле крошку.
– Как же так можно! – довершил вслух то, что думал. – Уродовать детей, творить из них монстров, карликов на потеху вельможам и толпе… Детей, Винс! И, заметь, половина из этих компрапеконьосов с виду почтенные люди, причём образцовые семьянины, любящие родители, снисходительные мужья и заботливые дети. Что не мешает им скупать чужих чад и ставить над ними страшные опыты. Для них это дело ничуть не хуже иного, приносящего прибыль. Вот что страшно. И ведь это уже вторая шайка в Галлии, а могут быть ещё! Эти – заезжие, но как бы они ни оставили здесь местных преемников…
– Я подумаю над этим, – сдержанно ответил Модильяни. – Вместе с Максимилианом.
– Вот-вот. С ним. Без нового закона здесь не обойтись, поэтому… думайте. Через неделю жду. Винс…
– Да?
– Ты не задумывался ещё и над тем, что хватит тебе капитанствовать? У тебя слишком хорошо получаются дела иного толка.
– Иногда нужно дать себе встряхнуться в бою, ваша светлость. К тому же порой куда полезнее увидеть ситуацию своими глазами, а не через донесения. Для этого, кстати, вы меня и гоняете по всей Галлии… Нет, я своих ребят не брошу. Иначе заплесневею и покроюсь архивной пылью, если отдам всего себя вашим поручениям. Глоток свежего воздуха тоже иногда нужен.
– Ты прав. – Герцог вновь глубоко вздохнул. – Глоток воздуха… – И вдруг улыбнулся. – А давай мы тебя…
– Только не надо говорить, что мы меня женим, – поспешно добавил капитан. – У вас свой воздух, у меня свой, ваша светлость. И наличие в нём женских ласк и домашнего уюта для меня пока необязательно. Ещё не созрел для уз.
– Хм-м-м… – благодушно протянул герцог. – Посмотрю, как ты запоёшь через месяц-другой… Пигмалион.
– Попрошу без намёков. Я искренне симпатизирую госпоже Доротее, но это чисто дружеский интерес.
– И исследовательский…
– Ну, разумеется.
– Посмотрим, Винс, посмотрим… Что ж, пора возвращаться. Что у нас там напоследок?
– Дело об отравительнице из Роана.
Его светлость, взявшись было за перила лестницы, замедлил шаг и нахмурился.
– Отравительнице?
– Вдове некоего купца Россильоне вменяют в вину отравление мужа, причём не случайное, а подготовленное заранее, иначе говоря – умышленное. Что усугубляет преступление. Обвиняет брат покойного, тоже из купцов, но не столь удачливый в делах. От него поступил донос, что неоднократно он, якобы, наблюдал
