Послушники, монахи, служки, звонари, мирские наёмные труженики – все низко поклонились архиепископу, встречая у открытых ворот. Многажды достоин уважения и поклонения пастырь, приручивший мифическое чудовище, и счастлива его паства. Благословенны будьте, ваше высокопреосвященство; счастлива земля, по которой вы ступаете! Не забудьте же в своих молитвах и нас, грешных…
Глава 3
Многомудрый Суммир ибн Халлах, почтеннейший отец злополучной Фатимы, не в добрый час пленившей взглядом из-под чадры заезжего торгового гостя-гяура, пребывал в великом затруднении. Уж миновала полночь, отзвучали с женской половины причитания рабынь и служанок над бедняжкой Фатимой, девочке были выделены отдельные покои, где она, наконец, смогла забыться тяжёлым, но вольным – вольным! – сном. Давно пропел муэдзин на макушке невысокого минарета посольской мечети, возвещая о полуночной молитве; восхваления и благодарности принесены, пожертвования сделаны. С почтенным Омаром Юсуфом ибн Шайрифом, консулом, договорено о проживании в посольстве ещё неделю-другую, а то и месяц, ибо, по предварительным сведениям, дом Россильоне был разорён клеветником и в нынешнем своём состоянии выглядел слишком непристойно, чтобы везти туда молодую вдову. Да пребудет с невинно убиенным мужем милость пророка Исы и девы Мириам бинт Имрам! Покойный, надо отдать должное, был достойным человеком и хорошо заботился о супруге, жаль только, не разглядел, какого брата-змею пригрел на груди. И теперь почтенному ибн Халлаху предстояло принять под свою опеку обширный особняк в Роане, изрядно обобранный нечистым на руку деверем его дочери.
Тьфу! Говорят, этот бессовестный даже поснимал со стен драгоценную шёлковую обивку, чтобы набрать на благодарность мздоимцу-судье, ибо собственными капиталами не располагал, будучи гол и нищ, а продажное правосудие требовало вознаграждения немедленного. Так шептали до сих пор пребывающие в страхе супруги Лантре, дворецкий и экономка, коих «новый хозяин» выставил из дома почти сразу после ареста оговоренной им жертвы, не дожидаясь обвинительного приговора. Несчастных допрашивали в Роанском суде, но не сочли нужным пригласить на суд его светлости, что, разумеется, было ещё одним нарушением, отягощающим вину и разоблачённого преступника, и судии, позабывшего свой священный долг.
Особняк Россильоне требовалось привести в порядок, дабы бедняжка вдова могла с достоинством вступить в его стены обновлённой и оправданной, и дабы затем внуку досточтимого Суммира родиться и расти под достойным кровом.
Кроме того, нужно было проверить поместье неподалёку от Эстре, в которое, как надеялся купец, не дотянулись ещё нечистые руки отравителя и лжеца, да сбежит от него к Иблису собственная тень, и да разверзнется земля под его нечистыми стопами, и чтоб ему до конца дней своих не видеть солнца! Поморщившись и растерев защемление в груди, почтенный Суммир отогнал от себя гневные мысли. Хвала Всевышнему: благодаря Его милости, справедливость свершилась, а значит, последует и возмездие, и не подобает правоверному распалять себя, ибо пожелание мук и без того осуждённому не есть добродетель. В который раз Всемогущий доказал милость к чадам своим, стало быть, и в том, что преступные деяния будут наказаны, можно не сомневаться.
Одно смущало почтенного купца. Из изречений мудрецов он давным-давно усвоил истину: «У Творца нет рук, кроме ваших!» Воистину, так! Ведь не сам же Он спустился в зал суда ныне вечером, нет; орудием справедливости он назначил премудрого правителя чудесной страны Галлии, да сияет вовек солнце на её лазурном небосводе! Но если должное воздалось и невинно оболганной овечке, и паршивому шакалу – значит, кто-то должен стать руцей всевышнего, дабы вознаградить того, кто говорил Его устами. И не он ли, старый Суммир, щедро раздающий помощь неимущим и никогда не плодящий долгов?
А ведь сейчас он чувствовал себя должником, ох, каким должником! На его памяти скорый суд редко бывал справедливым, как, впрочем, и нескорый. Последний, по крайней мере, в силу затянутости давал возможность хоть как-то помочь родному человечку: похлопотать, дабы томили не в сыром каменном мешке с крысами и не плесневелую корку швыряли, но содержали в условиях, приличествующих благородному мужу… А тут – не муж, но дочь уважаемого семейства, создание по природе своей слабое, привыкшее к неге и уходу, как цветок. Почтенному купцу неведомо было, в каких условиях содержались женщины в зинданах – хвала Аллаху, за всю свою жизнь у Суммира не было ни малейшего повода интересоваться оным предметом. Но… Кысмет, Судьба распорядилась по-своему, и волей-неволей, но пришлось многомудрому узнавать о том, что было ему глубоко противно и безрадостно. А вот многие отцы на его месте и бровью не повели бы: дескать, подумаешь, дочь, был бы сын – из трёх шкур вывернулись, но выручили…
Купец свою дочь любил горячо и трепетно, ибо была она единственным плодом союза с обожаемой женой, и так уж они горевали, что не дал Аллах им больше потомства… Да только вскоре после рождения Фатимы подхватил незадачливый Суммирчик в одной из поездок лихорадку, такую, что в их краях не водилась, вот и выжгла она ему семя, и пришлось благородному мужу распрощаться с мечтами о наследнике. Когда по воле небес лишился он старшего брата, и осталась после того безутешная вдова на сносях – тут бы и взять её младшей женой, да и растить племянника, как родного сына, но не вышло. Невестку он обеспечил честь по чести, довёз до соседнего Измита и сдал на руки среднему брату во исполнение семейного долга. Но в свой дом так и не ввёл, хоть и хороша была. Ибо ещё при женитьбе дал своей прекраснейшей Гюльчатай нерушимую клятву, что никогда не ступит в его дом иная женская ножка – ни второй или третьей жены, ни наложницы, ни рабыни для утех, и ничья женская рука, кроме прекрасной ручки дорогой супруги, не станет подавать ночные туфли и наливать сладкий шербет в узорчатую пиалу. Клятву ту потребовала от будущего супруга невеста, едва получившая вольную и только-только начавшая привыкать к новому имени, хотя и прежнее, христианское, ей подходило неимоверно – Роза-линда, Роза, как до сих пор наедине называл её всё ещё влюблённый седобородый муж. Роза из далёкой страны Галлии…
Нет, ни разу не пожалел ибн Халлах о клятве, ибо прелестная Гюльчатай, даже приувяв немного, не растеряла ни прелести своей, ни звонких песен, ни рассудительности вперемешку со смешливостью. И лишь однажды в чудесном её голосе прозвучала грусть, а во взгляде мелькнула
