— Да, брат мой.
Казалось, они ни за что меня не отпустят, пока я что-нибудь не придумаю, но обошлось. Я понимал, что лучшим вариантом тут действительно был побег через туалет, поскольку договариваться с Цикутой — что играть с огнём. На что они вообще рассчитывали, покушаясь на его жизнь? Вероятно, надеялись таким образом возвыситься, когда всё уляжется. Впрочем, у них я этого так и не спросил. Через несколько минут я уже стоял в дверях приемного зала, где теперь обитался Августин, с замиранием в сердце наблюдая за выверенными движениями инквизитора, механически подписывающего одну бумагу за другой.
***
— Проходи, сын мой, садись, — тоном, близким к дружелюбному, приветствовал меня Августин.
Я так и поступил, в уме всё еще пытаясь придумать, какие же слова говорить этому человеку. Теперь я уже не был так уверен в том, что знаю, какие мысли бродят у него в голове, и не произойдет ли со мной того же, что и с преподобным Соломоном. Цикута же, облачившись в серую рясу, побрившись и подстригшись, выглядел подобно истому праведнику, но я-то знал: внешность его обманчива. Во взгляде его, тяжелом и почти непереносимом, виднелась подлинная натура человека, желавшего повелевать людьми, который превыше всего к тому же ставит собственную веру и собственное же этой веры понимание. Распробовав один раз всю полноту власти, не ограниченную почти ничем, он даже будто переменился, хотя заметить это было сложно, лишь по незначительным деталям. Разбросанные по столу письменные принадлежности, чернильное пятно на рукаве: всё то, что прежде контролировалось им с маниакальной старательностью. Некая правильность его действий и навязчивые ритуалы будто бы исчезли, и со стороны стало казаться, что передо мною и вовсе обычный человек.
— Я так понимаю, твой брат не пришел в восторг от моих решений?
Августин сформулировал это скорее как факт, нежели вопрос. Я был абсолютно уверен в том, что инквизитор состоит в очень плотной переписке как с Виктором, так и с отцом, и потому прекрасно осведомлен о настроениях моей семьи.
— Он, скорее, в растерянности. Кажется, договорённости с твоей стороны соблюдены не были, а сожжение приоров — чистое безумие. Ещё он полагает, что в скором времени и тебя постигнет та же участь.
— Ты и сам, как мне кажется, гадаешь, что же последует дальше? Император прибудет в город примерно через четыре дня, а до того он отправит приказ о заключении меня и всех, кто причастен к казни старейшин и членов малого совета ордена, под стражу. Затем, я полагаю, с войны будет выдернут преподобный Варфоломей, а после — учинён суд над всеми нами. Так ведь?
Я неуверенно кивнул, пытаясь понять, к чему клонит инквизитор. Августин либо совсем опьянел от власти, либо уверен в правильности своих действий, причем уверен небезосновательно. Я уже успел убедиться: Цикута совсем не дурак, и даже фанатичность его, порой кажущаяся совершенно бестолковой, таковой только кажется.
— Но ты не знаешь и ещё кое-чего. Старик Варфоломей, не далее как неделю назад умер в собственной постели, уснул лицом в подушку и уже не проснулся.
В глазах Цикуты читалось скрытое торжество, как будто он наслаждался каждым словом, произнесенным передо мной. Он выглядел подобно актёру, раскрывающему зрителю неожиданный для него поворот событий.
— А наш малолетний император, гуляя вместе с матерью по набережной Текрона, поскользнулся, упал в воду, да и захлебнулся.
— Надо полагать, его мать, обезумев от горя, последовала за ним?
— Возможно. И теперь, через пять дней в Стаферос прибудет уже не Юстиниан, а твой отец и будущий император, Фирмос Кемман во главе легиона Протекторов, который, к тому же, овеян славой победителя ахвилейцев.
— Тогда почему же об этом не знает Виктор? Он ведь занимался всеми делами семьи в отсутствие отца. Я не знаю еще чего-то?
— «У жирного борова голова полнится дурманом, а не мыслями о деле семьи», — цитирую дословно. Похоже, у Кеммана старшего с ним не самые тёплые отношения. Наверняка, он не оправдал высоких ожиданий старика Клавдия.
Я не знал, что и сказать. Вся ситуация будто перевернулась с ног на голову, и просто невозможно было понять, в какой момент это произошло. Я как всегда оказался простым наблюдателем, которого уведомили лишь в последнюю очередь. Да и на том спасибо.
— К тому же, все, кто был замешан в бойне в Клемносе, а также в убийствах здесь, в столице, были казнены совершенно заслуженно. Последний, кто еще не получил по своё — ректор и несколько его доверенных лиц, непосредственно ответственных за все эти смерти. Трифон утверждал, будто голос ангела говорил с ними, и призывал убивать во славу Антартеса, — тут Августин осенил себя знаком Феникса, будто боясь собственных слов, — и они выступали лишь проводниками его воли. Твои видения были абсолютно правдивы: они называли имя Самуила, первого из ангелов.
— Что-то подобное он говорил и мне, перед тем, как в капитуле произошел пожар. Я полагаю, в Калокира вселилась демоническая сущность, которой в итоге и были принесены эти жертвы.
— Именно так, сын мой. Тобою же руководила рука самого Господа, покаравшая в итоге нечестивца. Услышав твои слова, я сразу это понял. Вот только за маской ангела на самом деле скрывался демон, ибо не может воин господа сподвигнуть людей на столь страшные убийства.
Знал бы он, как всё было на самом деле. Не крылья ангела спасли меня, а грязное нутро канализации, а впоследствии, вероятно, люди Цимбала, которых я там встретил, и от которых, опять-таки, сбежал, оказавшись за городом, охваченный бредовыми видениями. Однако тот факт, что Трифон и его сподвижники под пытками якобы назвали имя Самуила, вызывал у меня множество вопросов. Коллективные галлюцинации или божественное провидение? Я настолько запутался в хитросплетениях происходящего, что попросту вытеснил всё с ними связанное из головы, сосредоточившись на настоящем. В конце концов, теперь это не так важно.
— Ты заслужил право носить багряный доспех, пожизненно. Обещаю, сын мой, когда я воссяду на место Великого магистра, ты займешь достойное место подле меня. Слишком мало у нас осталось надёжных и преданных людей.
От этих слов я испытал двоякие чувства, будто всё еще не веря в случившееся. Мой брат — будущий император, а сам я, в свои неполные восемнадцать, заслужил багряный доспех и право быть подле Великого магистра. Голова шла кругом. Последние слова Августина прозвучали, как по мне, скорее уничижительно, будто мою кандидатуру он рассмотрел лишь по причине нехватки кадров, но я постарался не думать в этом ключе.
— У меня есть еще кое-что. Это насчет двух послушников, работавших в кабинете дознавателей, — неуверенно начал я.
— Не волнуйся, я прекрасно знаю, кто стоит за этим маленьким заговором. Малолетние отравители
