— Быть может, он просто наблюдал, на каком моменте я проколюсь. Очевидно, он обо всём если не знал, то хотя бы догадывался. Августин предостерегал меня относительно него, но слишком уж поздно.
— Зря ты помог этому мерзавцу отправиться в Чертоги столь быстро. Наверняка рано или поздно он бы сам заговорил, и выдал много интересной информации.
— Плевать. Всё уже кончилось, и кончилось как нельзя лучше: Фирмос взойдет на трон, а Цикута будет плясать перед ним так, как тот пожелает, за возможность окончательно отобрать свободу у церкви. Орден снова един и неделим, и верой и правдой служит интересам нового императора.
— Еще предстоит разобраться с ректором и теми, кто ему помогал. Если он не дурак, наверняка он уже слишком далеко от границ империи. А он не дурак. Есть, однако, кое-что, чего тебе следует опасаться: лунница, насколько мне известно, вызывает кратковременные бредовые видения, но ты упомянул, что они сохранялись у тебя целыми неделями. Я бы на твоём месте был более аккуратным со своим здоровьем и воздержался от каких бы то ни было напряжений.
— В каком смысле?
— Чтобы окончательно умом не тронуться, понимаешь?
— Вполне.
— И за это, несомненно, нужно выпить.
И мы выпили. В итоге мне пришлось нанимать паланкин, куда погрузили мертвецки пьяное тело Альвина. Если даже он не стал беспокоиться о тех мелочах, что прежде грызли мою душу и разум, мне и подавно не следует обращать на них внимание. Вероятнее всего, Сиру послал сам Трифон, дабы завлечь меня в капитул, пусть такой шаг и выглядел несколько экстравагантно. Об этом теперь не стоило и думать. Я вышел в ночь из «Цветущей Эвридики» и зашагал к дому, наслаждаясь прохладой и тем, что всё сложилось так, как надо. Интересно, как обстояли дела у Домнина? С тех пор, как мы расстались, от него не было никаких известий. Я бы наверняка узнал о его смерти, так что дело было в чём-то другом.
***
Спустя пять дней, как и предсказывал Цикута, в город вернулась вся моя семья в полном составе, вместе с легионом протекторов. Война почти закончилась, хоть и не победой, но почти ничьей. Разграбив и опустошив Мелькат, и даже уничтожив крепости, запирающие перевалы на пути к Ахвиллее, легионы так и не смогли прорваться к главным рубежам противника, завязнув в кровопролитных боях у самых границ. Единственная крупная победа на море также не сыграла значимой роли, поскольку к войне против Феникса, разделавшегося с большей частью флота противника, подключились сохранявшие прежде нейтралитет государства, заинтересованные в военном и торговом паритете между двумя государствами-гигантами на мраморном море. Но отцу и брату и так уже было не до войны: зарезав бывшего императора и его мать, и утопив их тела в заливе, подкупив гвардию щедрыми посулами, они тут же бросились к столице, желая как можно быстрее утвердиться в правах на трон и оттеснить конкурентов, если потребуется. Желающих оспорить права Фирмоса на золотую тогу не нашлось, что неудивительно, поскольку помимо гвардии, не блещущей своей безоговорочной преданностью, город контролировали еще и воины ордена Антартеса, предводитель которых, известный теперь уже на всю империю инквизитор, которого прозвали Цикутой, объявил нового венценосца наместником Антартеса на земле, устроив службы во всех храмах столицы во славу нового императора.
Я же, помимо багряного доспеха, получил еще и должность эмиссара ордена. Что это значило, я пока еще толком не знал, но и так было понятно, что по молодости лет никакой ответственной работы мне бы не поручили. Эмиссар — это, скорее, почётное звание, чем нечто определенное, но меня это более чем устроило. Отец также выразил свои чувства, когда отошел от бурного восторга по поводу столь неописуемого для него взлёта своего дома.
— Ты славно послужил своему дому, сын мой, — серые глаза отца лучились веселостью, наблюдать которую в последний раз мне доводилось довольно давно, — ты, к тому же, показал немалое мужество в битве, которое я хочу похвались отдельно. Я рад, что не ошибся, доверив тебе родовой меч. Теперь же о важном: после церемонии воцарения Фирмоса, тебе предстоит связать свою жизнь узами брака с Виргинией Мелий. Виктор, насколько мне известно, уже просветил тебя.
Меньше всего мне сейчас хотелось думать об этой свадьбе. Последние дни я чувствовал себя абсолютно опустошенным, как будто и меня выжали все соки, но в образовавшуюся внутри пустоту больше нечего было поместить. Одолевавшая меня последние дни грусть казалась мне беспричинной, и почему-то больше не получалось радоваться тому, от чего я только недавно был в восторге. К грусти примешивалась затаённая до времени злость, будоражащая душу. Я перевел взгляд с довольного жизнью отца и взглянул на мать, как всегда безучастную. Её полуприкрытые веки и полная расслабленность и отстранённость выражали только глубокую скуку и безразличие. Виктор был её полной копией, когда принимал дурман, к которому он вернулся вскоре после приезда отца.
— В десятый месяц жатвы вы станете законными супругами. Мне еще предстоит подумать над твоей службой ордену, поскольку для тебя, вероятно, найдётся более подходящее место, достойное брата самого императора. Всё-таки насаждение веры и пытки еретиков — дела не слишком благородные.
— Теперь иди, — помолчав немного, будто раздумывая над чем-то, закончил отец.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как согласно кивнуть, поскольку мнение моё, само собой, не имело никакого значения. Свадьбу с незнакомой мне девушкой я ещё мог стерпеть, но вот от ордена отказываться не собирался. Я очень рассчитывал сбежать куда-нибудь подальше, как только закончатся свадебные торжества, в тот же Мелькат, частично оккупированный теперь войсками империи после окончания войны. Пытки еретиков и вправду занятие не слишком благородное, но кому-то же нужно делать и эту работу. В большей степени меня манили далёкие земли, и я бы с радостью умчался в них сей же час, если бы Августин отдал такой приказ.
Фирмос готовился к принятию власти и, по моим прикидкам, это должно было занять не одну неделю. И отец и мать были заняты только этим, поэтому никто из них даже не спросил о том, как моё здоровье. Наверняка они знали о том, что я едва не погиб, но как и всегда «едва» для них ничего не значило. Виктор же, по всей видимости, переживший не слишком простой разговор с отцом, на некоторое время отошел от дел, вовсе покинув Стаферос. Я же занялся тем, чем занимался прежде: абсолютным бездельем.
Но прежде я всё-таки уделил
