В том же 1530 году У. Цвингли счел своевременным прислать Франциску свое второе сочинение – «Краткое и ясное изложение христианской веры». В нем священник предсказал королю, что тот узрит святых, если только будет мудро управлять государством, порученным ему от Бога. В следующем затем перечне святых он смело помещает рядом с отцами церкви героев классической древности. Это характерно для философско-религиозных воззрений швейцарского реформатора.
А. Мартен говорит:
Ученый усмехнется, читая сказочные имена Тесея, Аристида и Катона, но философ с почтением преклонится перед действительно религиозным чувством этого человека, обладавшего широчайшей мыслью и гуманнейшим сердцем Реформации.
Вспомним: терпимость Франциска I по отношению к протестантизму поддерживалась и политическими соображениями. Как раз в это время английский король Генрих VIII вступил в открытую борьбу с папой римским и, нуждаясь в поддержке, искал ее у Франции. С этой целью в октябре 1532 года было устроено свидание между Франциском и Генрихом (в Булони и Кале). Английский король горячо убеждал своего «любезного брата» (как все монархи называли друг друга) последовать его примеру и «свергнуть иго папской тиары». Мысль эта сама по себе нисколько не пугала Франциска и даже казалась ему разумной, но он боялся поспешным решением навсегда лишить себя возможности укрепиться в Италии и – колебался. Его колебаниями воспользовался Климент VII и в следующем, 1533 году окончательно парализовал гибельное для курии влияние Генриха VIII. Но Франциск – до его марсельской встречи с папой – продолжал дружить с Англией, и эта дружба во многом защищала французских протестантов от их врагов.
Итак, 1530, 1531 и 1532 годы можно считать сравнительно благоприятными для Реформации. Правда, отдельные проявления жестокости возникают в разных частях королевства, но в общем отношение к реформаторам становится и мягче, и терпимее.
На юге Франции, и особенно во владениях Маргариты, очагами Реформации являются по преимуществу университеты; среди них важную роль играет университет в Бурже. В 1529 году Маргарита пригласила сюда, на юридический факультет, знаменитого итальянца Альциати,[65] представителя совсем нового направления в изучении юридических наук. Он вступает в борьбу с профессорами-схоластами, впервые пытаясь поставить вопрос о происхождении, соотношении и духе законов на историческую почву. Его слушателями были Кальвин, Без,[66] Дашель и Ано, сожженный за ересь в 1561 году. Говорили, что он знал Юстинианов кодекс так хорошо, как будто сам жил в те времена, и так увлекался, читая лекции, что сухой предмет в его изложении становился увлекательным, иногда даже поэтичным. Случалось, что, пораженный какой-нибудь новой мыслью, он тут же излагал ее стихами, вызывая бурный восторг аудитории. Из пяти непосредственных преемников Альциати по кафедре права, трое, видимо, склонялись к Реформации, а двое открыто перешли на ее сторону.
Из других знаменитых профессоров университета в Бурже нужно назвать Мельхиора Вольмара, немца, приглашенного королевой на кафедру латинского и греческого языков. Он был близок с Лефевром, Русселем, Оливетаном, Доле, Маро и Рабле. Любимыми учениками его были Кальвин и Теодор де Без, что достаточно ясно говорит нам, к которой из двух боровшихся партий он принадлежал по своим убеждениям.
Это была самая блестящая пора в истории Буржского университета: слава его пережила надолго его знаменитых профессоров. Там же начали свою преподавательскую деятельность два стипендиата Маргариты – Жак Амио[67] (знаменитый переводчик Плутарха, воспитатель Карла IX и Генриха III) и Клод Бадюэль (Baduel; уроженец города Нима, ученик Меланхтона[68] и впоследствии ректор Нимского университета).
Маргарита совсем не знала К. Бадюэля, когда 1 июня 1534 года получила письмо от Меланхтона. Знаменитый богослов просил у королевы покровительства и материальной помощи для одного из своих виттенбергских учеников, француза, который по бедности не мог закончить курса наук. Маргарита немедленно откликнулась на эту просьбу и дала Бадюэлю полную возможность завершить свое образование, а затем назначила его профессором; когда в 1539 году ее стараниями в Ниме открылся университет, она перевела своего подопечного туда ректором.
В 1530-х годах обстановка в Бурже и Ниме была такова, что университетские профессора и школьные учителя могли довольно открыто заявлять о своих симпатиях к новому религиозному движению. Более того, известно, что именно в это время Бурж являлся убежищем для многих изгнанников и что в нем «довольно свободно раздавалась евангельская проповедь». Маргарита послала в Бурж своего духовного отца «для того, чтобы возвещать там слово Божие», и горячо благодарила всех граждан за их рвение к богослужению, прося их в то же время особенно заботиться о «евангелическом учении». Тем временем в Ниме шла глухая борьба между городским духовенством и консулатом. Духовенство обвиняло консулов в том, что они недостаточно энергично борются с ересью и что магистратура смотрит на все безобразия сквозь пальцы и даже хотела назначить учителем в школу человека, сильно заподозренного в лютеранстве. Вообще можно сказать, что муниципалитеты консулатских городов отнюдь не всегда являлись защитниками единства католической церкви. Кажется, что желание оградить свою коммунальную автономию и от епископальной юрисдикции, и от вмешательства центральной власти заставляло их часто скрывать, уменьшать и даже терпеть религиозные волнения. Вот в чем, может быть, кроется одна из причин того необыкновенного успеха протестантизма на юге и юго-востоке страны (где особенно царил консулатский режим), который замечается накануне французских религиозных войн.
Несомненная склонность профессоров Буржа и Нима к Реформации не составляла особенности этих двух городов, а проявлялась и в других местах королевства; она наблюдается в высших школах Лиона и Бордо, Орлеана, Тулузы и Парижа. Когда король открыл свой Коллеж де Франс, то оказалось, как сообщает А. Лефран, что почти все профессора, назначенные им по указанию Бюде, более или менее заражены ересью.
Молодая королевская школа, несмотря на все придирки и нападки Сорбонны, сразу возненавидевшей свою соперницу, процветала и разрасталась. Теологи потребовали, чтобы парламент запретил «королевским лекторам» толковать книги Священного Писания, но это ни к чему не привело. Профессора, не смущаясь, продолжали читать свои курсы, постоянно собиравшие большое число слушателей. Еврейский, латинский и греческий языки пользовались наибольшей популярностью, потому что они были равно необходимы как для тех, кто интересовался «чистой» наукой, так и для тех, кто искал религиозную истину и терзался вопросами веры и философии.
Г. Хаузер (
Реформация, предписывая каждому христианину составить собственное и продуманное мнение относительно тайн религии, тем самым заставляла каждого воспитывать и образовывать свой ум. Она так же, как и гуманизм, отбрасывала бесплодную схоластику средневековых университетов, это вечное движение ума в замкнутом круге, и заменяла ее методом более свободным, основанным на личной интерпретации Св. Писания. Обращая его в единственное, необходимое и достаточное мерило своих верований и поведения, реформаты хотели быть по крайней мере уверенными в том, что владеют истинным, неискаженным словом Божиим в его первоначальной чистоте.
Вот почему им, как и гуманистам, нужно было прежде всего «знание».
Летом 1531 года в Париже поселился молодой ученый, только что окончивший курс юриспруденции в Орлеане и Бурже. В столицу он приехал для занятий филологией и греческим языком. Вскоре имя юноши стало известно всей Европе, ибо это был Жан Кальвин (Calvin). С Жаном особенно сошелся товарищ по занятиям, сын королевского лейб-медика и будущий ректор университета, Никола Коп. Мало-помалу юрист, присматриваясь и прислушиваясь к тому, что волновало тогдашнюю интеллигенцию, сам заинтересовался религиозными вопросами. В душе его началась глухая и мучительная борьба сомнений, лишавшая его всякого спокойствия. Позже он признавался:
Всякий раз, когда я углублялся в самого себя или обращался с молитвой к Богу, меня охватывал такой ужас, что никакие покаяния не могли его рассеять. И чем больше анализировал я себя, тем острее становились терзания моей совести.
Но Кальвин был не такой человек, чтобы остановиться на полпути, поэтому искал выход из своего мучительного состояния и не успокоился, пока не нашел его. Во второй половине 1532 года он решительно вступил в кружок парижских реформатов и через некоторое время стал играть там ведущую
